Маша Трауб - Руками не трогать

Снежане вдруг стали безразличны поиски кантаты, сама идея о возвращении «произведения» в культурный оборот. Господи, да кому это надо? Кто будет слушать эту кантату? Кто увидит партитуру? Кто через десять лет вспомнит каких-то Белецкого и Яблочникова? И никто, никто не узнает, что потрясло ее на самом деле. Кантата, та партитура, которая ей досталась такими усилиями, оказалась обычной, даже посредственной. Сырая, хоть и не лишенная искренности, студенческая работа. Снежана наиграла ее и долго сидела опустошенная. И это все? И это она искала? Сокровище оказалось пшиком, фэйком, говоря современным языком. А еще она вспомнила, что уже переживала это ощущение, такое же глубокое разочарование, которое не обидело, а потрясло. Илья, когда они только начали встречаться, подарил ей ожерелье. Якобы мамино, семейную реликвию. Драгоценность. Настоящие камни, белое золото. Снежана долго не решалась его надеть – свою покойную свекровь она видела два раза в жизни, и нельзя сказать, что у них возникла взаимная симпатия. Снежане свекровь запомнилась сумрачной, недоброй и очень обидчивой женщиной. Но чтобы сделать приятное мужу, она в один из вечеров ожерелье надела, и оно рассыпалось у нее в руках. Камни были нанизаны на обычную леску. Белое золото оказалось металлом. Снежана собрала с пола псевдодрагоценность и положила в шкатулку. Илье она ничего не сказала.

В тот вечер, когда она сыграла кантату на музейном фортепиано, у нее было ощущение, что она опять порвала ожерелье. Пока оно лежало в шкатулке, то представляло несомненную ценность, но как только камни посыпались с лески, а замок показал облупившуюся сущность, ожерелье перестало быть драгоценным. Даже бижутерия стоила дороже. Так вот, когда Снежана закрыла крышку инструмента, у нее было то же чувство – драгоценность рассыпалась. Ее и не было вовсе. Она даже подумала, что Яблочников специально все подстроил. Сохранил для себя партитуру, а остальным подсунул пустышку.

Снежана расхохоталась. Она вспомнила, как на похоронах Яблочникова известный, сильно подвыпивший музыкант-скрипач облокотился на портрет с траурной лентой, стоявший в углу зала. Тот упал на известного композитора, с утра трезвого по случаю важного и по-своему светского мероприятия. Потом были крики, шум, заглушавшие траурную музыку и речи. Кто-то кинулся поднимать портрет, кто-то – вытаскивать мужчин. Снежана успела краем глаза заметить, как вдова Яблочникова издала всхлип и закрыла лицо руками. Со стороны могло показаться, что несчастная женщина переживает ужас от сложившейся ситуации, на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос. И Снежане вдруг тоже стало смешно и горько одновременно. Она заплакала. И так искренне, что вдова не без интереса, но и без ревности оглянулась на незнакомую женщину, которая так искренне оплакивает почившего композитора. Тем временем в траурном зале началось оживление. Пока гроб спешно опускали в яму для последующей кремации, пьяный скрипач пытался приладить портрет на место. Присутствовавшие в зале мужчины разбились на две группы – одни пытались отодрать музыканта от портрета, другие тянули стойку. Но скрипач вцепился в фото Яблочникова мертвой, как бы кощунственно это ни звучало, хваткой и стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая его к груди. Несколько женщин столпились вокруг композитора, который пострадал от падения стойки с портретом, и громким шепотом просили не пойми кого вызвать «Скорую» – композитор сидел на полу, прижимая салфетки к окровавленному, возможно сломанному, носу. Мужчина в черном костюме, который вел церемонию, путался в словах и не знал, на какой ноте окончить церемонию прощания. Вдова композитора не могла сдержаться и всхлипывала от хохота, перестав прикрывать ладонями лицо. Снежана горько рыдала, оплакивая собственную судьбу, которая привела ее сюда. Присутствовавшие в зале, косились на нее, подозревая покойного Яблочникова в очередной внебрачной связи.

– Простите, вы кто? – спросила вдова композитора, бочком, потихоньку, чтобы не привлекать внимания, приблизившись к Снежане.

– Музейный работник, – ответила Снежана, сморкаясь.

– Ладно, – кивнула вдова и задумалась. Яблочников, если и заводил романы, то предпочитал официанток, секретарш, студенток, но никак не женщин средних лет и к тому же музейных работниц.

– Я разыскиваю кантату Белецкого, – объяснила Снежана.

– Понятно, – опять кивнула вдова, – а чего рыдаете-то?

– Меня муж бросил.

– И что? – опять не поняла вдова.

– Я не понимаю почему. Я ему изменила. Давно. Он узнал только недавно. И ушел.

– Ну и хорошо, – ответила вдова.

– Ничего хорошего. Я ему изменила с водителем «Волги». И… в общем, я ничего не понимаю. А еще эта кантата…

Тут опять началось движение, и вдову оттеснили от Снежаны. Подхваченная родственниками, она успела крикнуть, что ждет ее на поминках, там они договорят.

На поминках, куда Снежана не собиралась, но, повинуясь стихийному движению, была усажена в машину и довезена до ресторана, она оказалась между пьяным скрипачом, который свалил портрет, и композитором, который принял на себя удар. Композитор сидел с сумрачным, обиженным видом. Из ноздрей торчали турундочки из ваты, он гнусавил. За короткое время композитор успел принять болеутоляющее в виде водки, и ему удалось даже догнать по градусу скрипача. Тот, сложив руки на груди, дремал, слегка подхрапывая. Композитор аккуратно трогал ватку в носу, причитая, обращаясь в пространство: «Это он специально, я же его знаю. Сознательно!» Вдруг скрипач проснулся и с удивлением уставился на Снежану.

– Позвольте представиться, Тихонов, Михаил, можно Миша, – кивнул он, потянувшись за бутылкой. Правда, его движения не отличались точностью, поэтому он налил мимо, на тарелку, – пардон, не рассчитал. А вас как звать?

– Снежана.

– Чудесное имя! Редкое. Вы родились зимой? В снегопад? Тогда почему не Инга? А как вас называли в детстве? Снег? Снежок? Жанна? Можно, я буду называть вас Жанна? А вы кто будете покойному?

– Никто. Я… случайно здесь оказалась.

– Все мы в этом мире случайные гости… – выдохнул скрипач и опрокинул рюмку водки.

Композитор потрогал ватку в носу, тоже выпил и скривился.

– Так, Жанночка, я правильно расслышал? Чем вы занимаетесь? Простите, что я спрашиваю напрямую, но если вы имеете отношение к покойному, то я умолкну и не буду бередить ваше горе, – снова завел разговор Михаил.

– Ты спроси прямо – любовница она Яблочникову или нет, – прогнусавил композитор.

– Вот ты, Иванов, как был хамом, так и остался. Или ты хочешь произвести впечатление на девушку? – не замедлил с ответом скрипач.

– Тебе-то какое дело? – хмыкнул композитор и отвернулся.