Анна Бергстрем - Девушка со шрамом. История неправильного человека

– Вставай, моя ласточка, – самым прекрасным на свете голосом будила меня мама и гладила по щеке, сидя на краю кровати.

Превозмогая желание не вылезать из теплой постельки, я ворчала про себя, что такое раннее пробуждение злит, особенно зимой, когда, ко всему прочему, так мерзнут ступни и электризуются от снятого свитера волосы…

С трудом выпивая чашку горячего молока, я шла к половине девятого утра на занятия в спецшколу, где, помимо изучения обычных предметов, мы занимались классическими танцами. Когда-то мы готовились стать балеринами.

По утрам из огромных окон с ободранными рамами струилось яркое солнце, падая на пол широким косым потоком с летающими частичками пыли, похожим на волшебную дорогу в небо. Огромная холодная раздевалка встречала нас тишиной, оставаясь последним пристанищем детских шуток перед сложным учебным днем. Там, торопливо надевая трико, тюлевые юбочки и пуанты, мы спешили быстро превратиться в примерных учениц, боясь, что опоздаем на урок, заболтавшись на всякие легкомысленные темы.

Дисциплина оставалась самым сложным испытанием для шестилетних девочек, сосредоточенное внимание которых разбивалось о радость простого желания побегать по просторным коридорам Школы искусств за маленькими цветными мячиками. Это было нашим единственным развлечением в стенах строгого академического здания, воспитавшего не одно поколение Звезд Русского Балета.

Нашим педагогом была строгая худая женщина преклонного возраста с точеным лицом, красивыми живыми руками и тонкими губами, вечно сложенными в недовольную гримасу. Она была уже заслуженной Балериной, сошедшей с Большой Сцены по выслуге лет. Одетая в черное облегающее трико с высоким горлом, с волосами, собранными в пучок, она казалась ледяным изваянием. Ее неизменным атрибутом была тонкая трость, предназначенная придавать отчетливо сказанным словам еще большую значимость. Подходя по очереди к каждой девочке, она говорила коротко, властно и страшно.

– Выше голову! Колени втянуть! Спина ровная! Ручки дышат! – отрывисто командовала она, подкрепляя эффективность своих слов ощутимыми ударами палки по тем частям тела, о которых говорила. Террор дисциплиной, нацеленной на достижение совершенства, нагонял на маленьких учениц ужас и слезы, но неизменно венчался выработкой самоконтроля. Эту сдержанную даму, напоминающую черного лебедя длинной гибкой шеей и неизменно строгим тоном одежды, мы шепотом называли Мегерой.

– Артист должен быть художником! Нельзя тупо повторять заученные схемы! Девочки, вдохните жизнь в свои движения!

Она добивалась от нас проблесков профессионализма, пугая и озадачивая непонятными командами. Но только такая дрессура, напоминающая муштру, доводившая до исступления, могла сделать из нас что-то путное.

– Цыпленочек мой, прекрати так глупо улыбаться каждому удачно сделанному повороту! Настоящая прима всегда холодна и совершенна, на то она и прима, чтобы не удивляться своим успехам! – воспитывала меня педагог. Порой казалось, что от меня она требует большего, чем от остальных учениц, несправедливо унижая и мучая.

Было очень нелегко подчиняться всем тонкостям классического балета. Ноги казались слабыми и плохо держали корявое тело, движения путались в голове, руки не слушались. Тогда мне было еще неведомо, что значит «чувствовать музыку»… Я была обыкновенной ученицей, маленьким механическим человечком, выполняющим команды. Тогда я еще не успела познать все величие и глубокую красоту Его Величества Танца.

Однажды я не могла сохранить достойный балерины вид и потихоньку дала волю слезам во время урока, потому что бедные пальцы ног кровоточили от бесконечных занятий на пуантах.

– Что за отвратительные сопли??? – услышала я сухой упрек и получила палкой по голове. – Настоящая балерина никогда не жалуется на свои проблемы. Ножки жалеем? Отвратительно! Позор! Я лишаю тебя занятий балетом на неделю. Может быть, тебе станет наконец понятно, насколько сильнее боль от невозможности танцевать, чем твои капризы!

Все дни, которые я не ходила на балет, я ощущала жуткую пустоту. Раны на ногах заживали, но мне и правда было бы приятнее страдать от кровоточащих мозолей, чем смотреть на балетную обувь, символ гармонии танца, и понимать, что я лишена этого счастья. Ощущение отсутствия крыльев помогло понять, что без танцев я не могу жить. Выдержав три дня изгнания, я набралась смелости и пошла в балетный класс.

– Кого я вижу, – цинично прошипела Мегера, плохо скрывая радость от моего скромного визита. – Зачем ты пришла? Я не звала тебя, – била она по моим нервам.

– Ммм… я пришла… – пытаясь проглотить комок в горле, мямлила я.

И тут, при виде моих одноклассниц в белых отглаженных юбочках, аккуратно причесанных и обутых в пуанты, боль вырвалась наружу.

– Простите меня… я больше не могу, – рыдала я, давясь своим позором. – Я поняла, что не могу жить без танцев, – всхлипывая, пищала я. – Я буду терпеть все что угодно, только пустите меня танцевать хотя бы сегодня! – умоляла я, робко надеясь на то, что произойдет чудо.

Тишина повисла в классе, и девочки от напряженности ожидания одновременно затаили дыхание. Ответа не последовало… Разрыдавшись еще сильнее, я упала на пол, понимая, что мир рухнул.

– Успокойся… – спокойно произнесла Мегера, касаясь рукой с красивым маникюром моей головы. – Я прощаю тебя. – Она подняла меня с пола и нежно обняла. Обнимая ее сухую фигуру, улавливая легкий аромат духов с цветочным запахом, я подумала, что она совсем не такая бесчувственная железная леди, какой мы ее привыкли воспринимать. Уверена, что точно такой же тонкий сладкий запах был у цветов из балета «Щелкунчик», танцевавших вальс, музыку к которому сочинил композитор Чайковский. – Хорошо, что ты все поняла и пришла сама, – прижимая мое плачущее тело к себе, теплым голосом сказала она. Услышав абсолютно другой тон от этой строгой дамы, такой понимающий и добрый, я впервые осмелилась посмотреть ей в глаза. Ее взгляд был жестким, но его хотелось чувствовать на себе снова.

– Переодевайся и присоединяйся к уроку, – озвучила она мое прощение. И как всегда сухо добавила: – Быстрее!

С тех пор я осознала всю ценность, которую значили для меня танцы. И с каждым днем в душе происходило что-то новое, что волновало, доводя до странных, приятных слез. На открытом уроке, которые проходили раз в полгода с приглашением родителей и друзей, Мегера отметила, что я делаю значительные успехи. И вскоре дала мне первую сольную партию.

Февральские закаты означали, что учебный день вот-вот подойдет к концу, и можно расслабиться во время большого перерыва, падая в пушистый снег на школьном дворе. Мы бегали наперегонки по белому царству морозных просторов, любуясь волшебством пурпурного низкого солнца, похожего на брюшко большого снегиря. Искрящийся снег рассказывал маленьким девочкам сказки зимы, настраивая на волшебство.