Михаил Нисенбаум - Почта св. Валентина

Нет, я не собираюсь выдвигать никаких ультиматумов, не ставлю никаких условий. Мне хочется просить тебя об одном: подумай, как следует, готова ли ты расстаться со своим супругом не потому, что появился кто-то другой, а потому, что он ни при каких обстоятельствах не годится на роль мужа и отца. Если это так, если ваш брак изжил себя по внутренним, глубинным причинам, давай отложим мое знакомство с сыном и родителями до того момента, когда этот брак будет расторгнут…»

Перечитав написанное, Стемнин мученически сморщился и встал, отодвинув стул ногой. Лукавство и уклончивость пятнами проступали сквозь строки. Он хотел быть честен, но на беспримесную, стопроцентную честность не хватало духу. Честность, которую он мог себе позволить, сводилась к тому, что Стемнин отказывался встречаться одновременно с двумя женщинами. Сообщить каждой из них про другую он не мог, а свое малодушие объяснял нежеланием причинять боль. По той же причине он не мог сознаться и в том, что больше не испытывает к Варе чувств, настолько сильных, чтобы стремиться оказаться рядом с ней во что бы то ни стало.

И все же следовало объясниться как можно скорей, а до того момента придется подождать и с новой перепиской. Время ожидания было нетерпеливо подрагивающим черновиком его лучшего, самого проникновенного письма.

Со дня на день могла заступить долгая зима, а Стемнин с чутким наслаждением вдыхал запахи поздней октябрьской прели, точно принюхивался к скорой весне.

Если бы существовал музей, в котором выставляют диковинных людей, Павел Звонарев непременно красовался бы где-нибудь между стотридцатилетней китайской старушкой и лилипутом, помещающимся в офицерский ботфорт. И уж в тени лилипута он бы не потерялся. За какие же заслуги стоило бы удостоить Звонарева такой привилегии? Павел Звонарев принадлежал к редчайшим экспонатам, которые каждым очередным своим фокусом и даже внешним видом вызывают разом симпатию и раздражение. Ни одному человеку, знакомому с Пашей дольше минуты, не удавалось испытать к нему ни приязни в чистом виде, ни разозлиться до полной потери расположения. Завидев воздушно-неуклюжего, точно монгольфьер, Пашу, встречный, расплываясь в невольной улыбке, норовил разом то ли укоризненно покачать головой, то ли цокнуть языком, то ли тихо чертыхнуться. Падая в глазах встречного, Звонарев поднимал его настроение, веселя – выводил из себя. Разработка романтической игрушки была апофеозом Павла Звонарева, триумфальным воплощением его двойственной, притягательно-отталкивающей натуры. Сразу после триумфального воплощения Звонареву объявили об увольнении. Обычно, увольняя даже самого ленивого, бестолкового, самого никчемного работника, прогрессивный руководитель держится пусть внушительно, но доброжелательно, подобно хирургу, нависающему над пациентом с отеческой улыбкой и сверкающей ножовкой. Иные начальники даже сочувственно кивают головой и разводят руками, провожая бедолагу в последний путь: нам всем, говорят они, жаль, что приходится расставаться, и мы надеемся, что на новом месте вас ожидает подлинное признание и огромный успех. А то еще встречаются офисные виртуозы и знатоки человеческой природы, которые не пожалели времени на брошюру по НЛП или даже – чем черт не шутит! – посетившие бизнес-тренинг под руководством какого-нибудь бородатого члена-корреспондента Академии естественных наук. Эти втолковывают увольняемому, как сужала его горизонты прежняя работа, как ополовинивала потенциал и как здорово, что теперь он сумеет найти себя, что все у него отныне воспрянет и заколосится – эх, руководитель даже немного завидует уходящему в сторону Нового Счастья, потому что тот спасен, а уволивший его начальник так и останется чахнуть в прежнем убожестве.

Ни одной сочувственной, уважительной или по крайней мере сдержанной нотки не прозвучало при увольнении Паши Звонарева. Прозвучало же следующее:

– Звонарев, ты, б…, вконец ох…л? Я миллионы вкладываю, чтобы такие мудилы, как ты, могли приколоться?

Стоя в кабинете Веденцова и кожей чувствуя огонь, извергающийся из ноздрей руководителя, Паша робко молчал, внимательно рассматривая носки своих новеньких кроссовок, как бы пересчитывая их то справа налево, то наоборот.

– Пришел, значит, клиент, вбухал бабок – у нас ведь репутация, что мы творим, б…, чудеса. А ты, значит, за ее деньги, баран безмозглый, выставил бабу перед мужем в нелепом виде!

– Почему в нелепом? В голом. Всем нравилось.

– Она за это заплатила? На это надеялась? Теперь мало того, что мы вернем ей деньги… Мало того, что потратили за день работы мосфильмовского оператора, фотографа из «Вога» и осветителей. И что за неделю работы тебе, дубина, я платил зарплату. Хуже всего то, что сейчас о нас пойдет слава. Мол, набрал Веденцов лошья, стрясут с клиента пять тысяч зеленых и испортят ему жизнь. «Почта святого Валентина»! Семью разваливают одним ударом!

Когда Паша рассказывал об этом чудовищном обвинении, от обиды и возмущения у него тряслись губы, щеки и пальцы.

Игра, которая уводила из семьи Валерия Сыромякина (причем уводила, не выходя из дома) и которую жена Валерия Наталья ненавидела, точно злодейку соперницу, было знаменитое путешествие по мрачному замку с многоэтажным подземельем. Залы, коридоры, мосты и внутренние дворики, осклизлые стены, грязные плиты, низкие своды – проклятие клаустрофоба (поскольку пространство любого помещения было удушающе тесным) и агорафоба (потому как ни конца ни края помещениям не было видно). Впрочем, Валерия Сыромякина, равно как миллионы других почитателей игры, обстановка нескончаемых застенков влекла сильней гипотетических райских кущ или вполне материального супружеского ложа с балдахином, похожим на гигантский убор незримой невесты. Гнусные интерьеры манили усталого мужчину тем, что здесь на каждом шагу попадались создания, еще более омерзительные, чем сами интерьеры: гигантские пираньи, которым не сидится в гадких бассейнах, аспиды и василиски, вооруженные до гнилых зубов, тухлые демоны, просроченные колдуны и прочая нечисть. Все эти выродки не шествовали мимо игрока-посетителя, чинно раскланиваясь или справляясь о здоровье супруги. Они не могли даже угрюмо проследовать своей дорогой, не поздоровавшись. Нет, этим тварям непременно хотелось укусить гостя, броситься с топором или палить из какой-нибудь пневматической мясорубки. Но как раз за неукротимый подлый нрав усталый Сыромякин и любил вражьи морды крепкой и неостывающей любовью. Кровать с балдахином посылала компьютерному столу томные ноты протеста, но может ли нежный вздох совладать со звериным хрюком страсти?