Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

По дерзости и значению убийство Маневича стоит сравнивать разве что с убийством президента Кеннеди. Невский проспект, самый центр города, всего одна автоматная очередь – и Петербург лишается главного финансиста. Вскоре после этого бывший мэр Собчак был вынужден бежать из страны, его заместителю Путину пришлось уехать в Москву, ну а то, что было дальше, думаю, вы помните и без меня.

Странно, что никто в моем городе так и не додумался водить экскурсии по местам самых громких петербургских убийств. Иногда я думаю, что, может быть, этим стоило бы заняться мне. Я показывал бы экскурсантам то место перед Кунсткамерой, где автомобиль одного из топливных королей Петербурга был прямо на ходу, как в кино, подбит из ручного гранатомета. Водил бы их в бар, куда каждый день ровно в три пополудни заскакивал городской смотрящий с неоригинальным псевдонимом Кирпич, чтобы выпить бокальчик мартини с оливкой, – и в котором как-то (в одну минуту четвертого) он получил-таки пулю в голову.

Легендарный ленинградский криминал очень быстро превратился в очень мерзкую компанию. Однако все, кто с ним сталкивался, подтвердят: у истоков явления стояли вполне симпатичные молодые люди. Да, к концу 1990-х их стало не рассмотреть из-за кепок понаехавшего в город провинциального бычья. Но начинали этот бизнес вполне себе обаятельные робины гуды. Из тех, знаете, кто и кокс с кончика ножа понюхает, и спонсором первых русских хип-хоперов выступит.

Большинство из них начинали с фарцовки. Этот подзабытый термин означает бизнес, который тогда делали с иностранными туристами: меняли им валюту или покупали то, чего в СССР было не достать. Москвичи любят говорить, будто новые времена для страны настали после Фестиваля молодежи в 1957-м, когда в страну впервые приехало множество иностранцев. Это, конечно, глупость, на которую не стоит обращать внимания. Москвичи, как обычно, пытаются выдать свои местечковые иллюзии за глобальную истину. Уж где-где, а в Ленинграде туристов и иностранных моряков хватало даже в самые хмурые сталинские годы. Пластинки с американским ритм-энд-блюзом у нас продавались уже лет за пять до того Московского фестиваля, а уж в джинсах по Невскому в 1960-х ходили даже школьники.

Иностранцев в портовом городе Ленинграде хватало. А уж там, где есть богатенькие буржуйские туристы, обязательно появятся и те, кто станет на них зарабатывать. Уже в 1960-х одна из галерей «Гостиного Двора» получила название «Галёра». Тут, на «Галёре», у фарцовщиков можно было купить все: от ментоловых сигарет и порножурналов до больших партий бытовой электроники или валюты, которая ходила тут в таких объемах, что следователи КГБ просто падали в обморок.

Иногда здесь же, на «Галёре», в те годы можно было встретить долговязого, нескладного, восточной внешности паренька. Звали его Сергей Мечик, хотя сегодня он больше известен под псевдонимом Довлатов. Компания подпольных ленинградских литераторов и компания подпольных ленинградских коммерсантов были связаны тысячью ниточек. И те и другие сидели в одних и тех же ресторанах, слушали одних и тех же джазменов и ухаживали за одними и теми же девушками. Последний факт молодого Довлатова угнетал особенно.

О своей попытке податься в бизнес он позже написал несколько рассказов. Один из них, если вы помните, посвящен покупке у финских туристов промышленной партии синтетических носков. Однако своим на «Галёре» Довлатов так и не стал. Жизнь фарцовщика была вечным балансированием: либо сядешь, либо будешь вынужден стучать на собственных дольщиков. Устав от всего этого, Довлатов предпочел уйти в армию. Можно сказать, что в вооруженные силы он не ушел, а сбежал. Потому что жизнь на гражданке для него становилась уж слишком невыносима.

Сам он позже так описывал свои мотивы:

Когда-то я был толстое, добродушное дитя, а вокруг меня хлопотали многочисленные дяди и тети. Поскольку дитя было задумчивое, они провозгласили, что это мудрое дитя.

Потом мальчик учился в школе. Учился прилежно, но без блеска. Последние три года учился в художественной школе. Одновременно в газете «Ленинские искры» печатал стишки. Довольно-таки дрянные.

Мальчик привык к тому, что он вундеркинд. Это было приятно. Потом поступил в университет. Поступил без особого труда и опять учился прилично, хотя опять без блеску. И еще года полтора жил довольно благополучно.

Путался с компанией подпольных поэтов. Они очень быстро осточертели своим нытьем, вечной злобой и внутренней хилостью. Потом долго болтался на Невском проспекте, дрался и даже позволял себе шутить с Уголовным кодексом, не зная того, что Уголовный кодекс совершенно не понимает шуток.

Дальше было вот что. Парторг университета объявил мне, что парторганизация не испытывает ко мне политического доверия. Поэтому мне запретили работать в системе «Интурист». Дело в том, что с третьего курса я работал переводчиком в молодежной гостинице «Дружба» на улице Чапыгина. И в то же время у меня возникли неприятности, так сказать, личного характера. Кроме того, у меня вдруг обнаружились громадные долги.

Если бы все это свалилось на меня постепенно, я бы выдержал. Но поскольку это произошло одновременно, я запузырился, изругал университетское начальство, утомил знакомых серией неудачных самоубийств и отбыл в Республику Коми.

Неприятности «личного характера», о которых упоминает Довлатов, связаны с его первым браком. Довлатов был женат дважды, а его первую жену звали Ася Пекуровская. Она была, наверное, самой блестящей девушкой тогдашнего Ленинграда.

Довлатов и Ася познакомились зимой 1959 – 60года. Вроде бы познакомил их Иосиф Бродский. Вроде бы дело происходило на поэтических чтениях, которые Сергей пробовал устраивать в квартире родителей.

Сама Пекуровская вспоминала об этом так:

Сережа познакомился с Осей у себя дома, на улице Рубинштейна, куда Ося был приглашен на авторское чтение стихов. Встреча их закончилась обоюдной неприязнью.

У каждого были на то свои причины: Бродский тогда был в меня влюблен и усмотрел в Сергее соперника. А Сережа занял снобистскую позицию и счел, что у Оси никакого поэтического дарования нет. Я, кстати, была с ним согласна.

К приходу гостей на стол были выставлены угощения. Посреди стола стояло блюдо с целой горой грецких орехов. Ося встал у рояля и приготовился читать, но взоры всех были направлены исключительно на орехи.

Чем дольше он читал, тем ближе к орехам переползали гости. Наконец, плюнув на условности, к Осе просто обернулись спиной.

Дочитав только что написанное «Шествие», Ося сложил листки, не взглянул на угощение (от него все равно остались лишь жалкие крохи) и направился к выходу. Дойдя почти до двери, он посмотрел куда-то на книжную полку и сказал: