Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

Через два года, в 1992-м, умер Лев Гумилев. Ему было уже к восьмидесяти. Последние годы он жил на небольшой улочке за Владимирским собором – это всего в трех минутах ходьбы от дома Довлатова. Он успел опубликовать все, что задумал, и постоянно повторял в интервью, что ощущает себя по этой причине абсолютно счастливым. Так это или нет, сказать сложно. С матерью последние годы ее жизни общаться он отказывался. Старых друзей растерял. Много писал, редко выходил из дому, а если с кем и общался, то в основном с женой. На доме, где когда-то он жил, сегодня висит мемориальная доска.

Еще через четыре года умер Иосиф Бродский. С Львом Николаевичем он виделся на похоронах Ахматовой, но не разговаривал, а просто стоял неподалеку от него. Да и о чем им, надменным, было разговаривать? Бродский Анне Андреевне был куда ближе и куда интереснее, чем сын, и оба они это знали. Умер из всех героев этой книги Бродский последним, и, может быть именно поэтому, доску на его дом власти повесили только недавно.

Бродский стал последним русским нобелевским лауреатом. Довлатов – самым тиражным ленинградским писателем ХХ столетия. Гумилев – автором самой раскрученной исторической концепции за весь постсоветский период. А пятачок вокруг Пяти углов, где все они жили, гуляли, сидели в кафе, острили, пытаясь понравиться дамам, так и остался просто одним из городских районов. Тихие, узкие, вечно безлюдные улицы. Ни единой архитектурной достопримечательности. Потрескавшаяся штукатурка на стенах.

Иногда я тоже гуляю в этом районе. Прохожу мимо Владимирского собора: членом его приходского совета был Гумилев. Сворачиваю на Загородный проспект: именно об этих улицах написано довлатовское «Ремесло». Иногда по пути мне встречаются растерянные туристы, и я понимаю их растерянность. Фотографировать тут нечего, любоваться нечем. Выглядит район мертвее, чем Харо-Хото.

Время от времени среди прохожих мне встречаются знакомые лица. Тут до сих пор можно встретить собутыльников Довлатова, поэтесс из окружения Бродского, седых джазменов 1960-х, патлатых пионеров отечественного ритм-энд-блюза. Только вспомнить их имена сегодня мало кто в состоянии. Победителями оказались те, кто уехал. Кто остался, выглядят жалко.

Чтобы стать звездами первой величины, Бродскому с Довлатовым пришлось сменить место жительства. Просто потому, что в этом городе стать звездой невозможно. Те, кто остались жить здесь, вряд ли интересны даже самим себе, и бывают дни, когда за такую вот расточительность я ненавижу этот город. «Какого черта!» – думаю я. Петербургскими звездами считаются те, кто получил этот статус в Москве, как группы «Кино» и «Ленинград», в Лондоне и Берлине, как Андрей Аршавин и Николай Валуев, или в Голливуде, как Константин Хабенский. Им мои сограждане готовы аплодировать. А тех, кто делает то же самое и даже лучше в их собственном городе, петербуржцы не замечают в упор. «Чертовы снобы!» – злюсь я.

Дойдя до Пяти углов, я выкуриваю сигарету и поворачиваю назад, к дому. Дальше не иду, потому что дальше начинается совсем другая книга. В тех кварталах находился Ленинградский рок-клуб, а на Социалистической жил Майк Науменко из группы «Зоопарк», или если дворами выйти на улицу Марата, то там до сих пор прописан Гребенщиков, а еще дальше, на Восстания, Сева Гаккель из гребенщиковского «Аквариума», а за концертным залом «Октябрьский» раньше жил Шнур, а если вы еще не устали и оттуда дойдете до Суворовского, то на Суворовском живет Александр Васильев из группы «Сплин».

Обо всем этом я или уже писал, или писать совсем не хочу.

А та книга, которую я хотел написать о своем Ленинграде, получилась такой, как вы только что прочли.