Ирина Степановская - Ноев ковчег доктора Толмачёвой

Но взгляды – это только взгляды. Вместо виртуальных поклонников Таня предпочитала настоящих. О таких приятных, с хорошими манерами французских буржуа Таня читала в романах Франсуазы Саган. Но за два года пребывания в Париже ни одного такого человека Таня не встретила. Да и где она могла встретить такого человека? На светские рауты никто ее не приглашал. Более того, она даже стала сомневаться, существуют ли такие мужчины в природе.

Хотя парижане Татьяне нравились – именно парижане. Парижанок Татьяна вообще представляла себе другими. Более элегантными, более яркими, более кокетливыми, наконец. А они проигрывали по сравнению с москвичками и (особенно) с латиноамериканками или с женщинами Востока – Ирана, Пакистана, Индии, представительниц которых в Париже обнаружилось неожиданно много. Тане казалось, что парижанки похожи на молоденьких воробьих – за два года она четко научилась их отличать от жительниц других стран и даже регионов Франции. Некрупные, с мелкими чертами лица, в сереньких пиджачках, брючках пастельных тонов, все деловые, приветливые, все скачут по делам: чик-чирик, чик-чирик! Нет, в Танином представлении парижанки должны были быть поярче.

А вот мужчины – совсем другое дело. Первые месяцы Татьяне вообще очень нравилось: «Пожалуйста, мадемуазель! Спасибо, мадемуазель! Проходите, мадемуазель!» Потом она поняла, что эта вежливость совершенно ничего не означает и сродни привычке мыть руки перед едой.

Сначала Таня, как ей казалось, призывно улыбалась, когда ее пропускали вперед. В ответ получала вежливые улыбки. Пару раз получила вполне конкретные предложения провести вместе часок, но не от французов, а от латиносов. Позднее она поняла, что во Франции в отличие от Москвы все четко разграничено: студентки университета имеют постоянных мужчин, но не занимаются по совместительству проституцией, даже за приличные деньги. А проститутки, в большинстве своем дамы в возрасте, открыто ловят клиентов на улице красных фонарей. Те же, кто помоложе, но тоже не прочь с выгодой использовать свое тело, обязательно прикрываются вывесками массажисток, педикюрш и других похожих профессий. В общем, приличия соблюдаются куда тщательнее, чем в Москве. Поэтому Танины зазывные взгляды и вызывали некоторое недоумение и в лучшем случае вопросительные улыбки в ответ.

Но, к счастью, как-то так получилось, что Таня не стала зацикливаться на матримониальных неудачах. Характер у нее был непростой, и она это осознавала. Независимость – вот, пожалуй, была ее главная черта. А независимым трудно выйти замуж. «Ладно, как-нибудь и сама проживу! – думала Таня. – Может, конечно, и несправедливо, что грант на обучение выделили именно мне, но я тоже корпела свои два года в больнице, дай бог каждому! Имею право на свой кусочек приятной жизни».

– Два года! – смеялась Танина мама. – Разве это срок?

– Конечно, срок, если тебя буквально тошнит от больничной вони!

Но как-то незаметно получилось, что здесь, в Париже, Таня поняла, что вонь пошла ей на пользу. Теперь она знает побольше других, тех, кто не имел больничного опыта, а только сидел в чистеньких лабораториях. Не только Камилла, даже подружка Янушка иногда не понимает того, что Тане сразу бросается в глаза.

Правда, в первые недели в Париже Тане страстно хотелось красивого романа с каким-нибудь настоящим парижанином. Но так же, как и в Москве, оказалось, что кричи не кричи «Ау! Где вы, мужчины? Вот она я – умная, красивая, способная осчастливить... Неужели перевелись все до единого?» – ответа не дождешься. Идут себе по улицам мужчины, едут в машинах, высматривают не тебя, а место, чтобы припарковаться, или катят на мотоциклах и велосипедах, у всех сумки, портфельчики, пиджаки – и до одинокой женщины, которой очень хочется если не любви, так хоть красивого романа, никому нет дела.

В каком-то смысле Таню успокаивало, что Янушка тоже жила одна.

– Тебя не удивляет, что мы так легко обходимся здесь без мужчин? – как-то во время прогулки по Сене, глядя на влюбленную парочку, спросила Янушку Таня.

Над Парижем моросил тогда легкий, теплый дождик, и они укрылись в салоне низкого речного теплоходика. На Танин взгляд, теплоходики, курсирующие по Сене, так любимые туристами, внешне были очень неказисты и назывались тоже неказисто, «мухи». Именно этих «мух» и имела в виду Янушка, когда пыталась подобрать слова для ответа.

– Французские мужчины – как «мухи», поверь! Чем больше народу перевезут, тем лучше. К тому же они редко надолго попадаются в расставленные сети. Только если паутина действительно сплетена слишком тонко... Довольно часто среди них встречаются ипохондрики, но, впрочем, – Янушка задумалась: она всегда старалась быть максимально объективна, – я была близко знакома только с одним настоящим парижанином – по профессии художником. А творческие люди, понимаешь, они особенные... – И Янушка замолчала, видимо, вспоминая не очень счастливые моменты своей жизни.

– Ты его любила? – спросила Таня. Для нее самой понятие любви было абстрактным.

– Я его любила... – Янушка замолчала надолго, потом будто встряхнулась. – Без мужчин жить проще! Свободнее! – В ее голосе больше не слышалась горечь. – Люди часто зацикливаются на чем-то одном, – сказала она наконец. – Кто на несчастной любви, кто на своей бездетности, кто на сексе, кто на импотенции, а на самом деле люди таким образом просто пытаются убежать от нереализованности. Им кажется, вот выполни сейчас кто-нибудь, пусть хоть господь бог, их самое заветное желание – и мир изменится. А в сущности, не меняется ничего, все бесконечно повторяется сначала. Неверный любовник снова бежит к очередной цели, одинокая бездетная женщина, в муках родив, через некоторое время понимает, как непросто иметь детей; а человек, всю жизнь страдающий от неразделенной любви, внезапно получив признание от объекта своих мечтаний, вдруг начинает смертельно скучать, – улыбнулась Янушка. – Тот, кто поймет это, навсегда излечится от одиночества, приобретет вековую мудрость и начнет просто жить! Любить не какого-то одного мужчину, а целый мир, рожать не своего ребенка, а усыновить трех чужих, беречь природу, бороться за мир...

Таня смотрела на Янушку во все глаза.

– Ты идеалистка.

Они вышли на набережную у Лувра, обогнули его, мельком взглянули на Пирамиду, у которой, как всегда, толпились туристы и пошли пешком к Вандомской площади. Почему-то именно Вандомская площадь с ее «Ритцем» казалась Тане из Москвы олицетворением настоящего богатства. Ей тогда хотелось здесь жить, но совсем не так, как жил Чехов – в недорогом отеле. Хотелось роскоши, чтобы шофер в ливрее открывал перед ней дверцу шикарного автомобиля. Даже и теперь, спустя два года, они с Янушкой, бывая здесь, смотрели в разные стороны: Таня с любопытством изучала витрины дорогих магазинов, сравнивала парижские и московские цены, а Янушка разглядывала авангардистские скульптуры, установленные, как казалось Тане, в самых неподходящих для этого местах. Тане скульптуры не нравились.