Николай Бизин - Deus ex machina

Потом стиль Лиэслиа тоже изменился (а до этого – начинал и изменялся): теперь его стиль указывал самому ему на медлительность очертаний его тела; тогда Лиэслиа стал слышать, как начинают расти и растут камни пола (души без очертаний, но твердости – кажущейся!); внешне Лиэслиа двигался тягуче (но его внешность так и не стала внешностью тигра), и по мере вновь начавшегося сближения все его внимание заострялось на противнике – он становился функционален, он весь устремлялся в клинок (вот так функция кошки – ходить самой по себе), и вот уже эльф словно бы пробежал по очертаниям своего тела и по лезвию клинка: сблизившись, он в неожиданном круговом выпаде (целясь в бок учителя) нанес, как могло показаться, неотразимый удар.

Удар этот, разумеется, пришелся по вставшему навстречу клинку Эктиарна, а затем уже Эктиарн контратаковал (то есть как бы сузился, и не только в смысле времени и пространства). То есть обозначил себя как направление: в голову, в бок, в грудь, в голову. Потом последовал (как распахнувшийся веер) единственный удар – ставший множеством! Направленный, опять-таки, в один из зрачков. Потом последовал колющий в ногу.

Цели своей эти удары, разумеется, не достигли, но Лиэслиа (Серая Крепость), которого удар в в голоса его фуги (будь внимателен к тому, чем ходишь) вынуждал быть внимательным к своей человеческой ипостаси, вынужден был сделать шаг назад. Причем учитель сразу же шагнул следом за ним:

– Очень хорошо! – сказал он, но на деле (и наяву слуха) похвала прозвучала вот так:

– А теперь не отступай, – сказал он, применяя особый прием и захватывая своим клинком бронзовый клинок Лиэслиа, и позволяя своему стальному клинку стать железным: минойская (то есть не имеющая будущего «сейчас») бронза взвизгнула о Холодное Железо – но Лиэслиа вновь отпрянул! Его обожгла (или ошпарила, или оспорила его право – когда все течет мимо – быть неподвижным) его собственная Холодная Бронза… Но он тут же рванулся обратно и почти ужалил Холодной Бронзой своего клинка своего учителя.

– Очень хорошо, – повторил Эктиарн, клинок которого жил сам по себе и не откликался ни на какие речи; его движения, меж тем, стали резки, опасны, но Серая Крепость и на этот раз устоял – и еще раз почти ужалил учителя! Как тот небезызвестный Змий небезызвестную Еву, ведь даже Перворожденному ведом Первородный грех.

– Но все это еще не бой, – продолжил Эктиарн, причем констатацией почти очевидного (очевидно, для того, чтобы взгянуть и взглядом указать на это «почти»), а потом еще раз (когда все течет мимо) продолжил:– Это всего лишь искусство Перворожденных. Это танец Перворожденных, который заключен в клинки и Слово, танец пространств и времен, почти пришедший к своему совершенству… Но работа должна быть завершена, даже если она совершенна!

Так они стояли друг напротив друга и щеголяли клинками. Что есть друг? Есть ли у Перворожденных дружба, возможна ли она между ними? Разумеется, ибо дружба возникает в самом начале (двум началам возможно качнуться друг к другу); потом (через годы и версты ) между двумя (отошедшими от начала и впавшими в человечность – проживающими свою человечность!) пролегает совместный труд, которому суждено и соединять, и разделять… Таких называют товарищами, иначе, попутчиками от сих и до сих, и хорошо, когда человеческие сроки жизни и пройденное расстояние совпадают. Так стояли они друг напротив друга и щеголяли клинками.

– Жизнь эльфа, ступающего по голосам фуги (и ступающего голосами фуги), воплощена в магическом реализме эльфийского искусства; понять, ступают ли голоса фуги самим эльфом, не оказывается ли эльф теми ногами, которыми кто-то переступает в пространстве магического реализма; понять, кто есть этот «кто-то» и стать им, и настать (как настает есенинская осень или тает первый снег) в дальнейшем, и наступать дальше – вот зачем Перворожденным люди с их Первородным грехом, – сказал Эктиарн очевидное…

Так стояли они друг напротив друга и щеголяли клинками и щеголяли людьми, и щеголяли собой и своим (ибо оно всегда рукопашно, ибо оно всегда пашня) искусством, ибо люди и есть эльфы, потому Господин Лошадей (ты поворачиваешь свою лошадь и имеешь дело с последствиями) повторил очевидное:

– Холодное Железо или Холодная Бронза – не более чем горизонт, разделяющий богов и людей; эльфы (находясь и по ту сторону, и по эту) не должны ступать за горизонт.

– Тогда Серая Крепость (весь мир идет войной на островок внутреннего мира) ответил ему очевидным:

– Представь Буонарроти в его мастерской (весь в мраморной крошке и не моется месяцами); представь трубадура в его Провансе на бесконечном пути (чем не срок человеческой жизни?) от замка к замку и от одной прекрасной дамы к другой; представь Вийона меж кабаком и борделем ( и всегда грабителя и убийцу) на Большой дороге; представь восхитительных викингов… – интересно, к кому сейчас обращается эльф? К Господину ли Лошадей и людей или тем, кто им перечислен?

– Холодное Железо или Холодная Бронза – не все ли равно? И люди, и все еще люди всегда немыты и плотоядны.

И действительно, представьте восхитительных викингов (ведь глаза не умеют не видеть) на их плоскодонной, то есть почти птолемеевой посудине (но с драконьей головой на носу), груженой тухлым бочонком воды и тухлою солониной, и опять же месяцами немытых; представьте себе (и поставьте на их место себя) восхищенный вопль их вахтенного, который (по достижении очередного Винланда- некоей новой земли) обретает никем не превзойденное право заявить всему мирозданию:

– Именно я пришел сюда морями, которыми до нас никто не ходил… Поэтому здесь все – мое.

Представьте этот танец клинков (можно ли представить их плотоядными и месяцами немытыми?) – он ведется в таком темпе, который и необходим, и вместе с тем совершенно недостаточен, чтобы все сказанное мною об эльфах было и воспринималось как обычное бессмертие, обычная неуничтожимость; настоящий бой – это прежде всего честное убийство, то есть лишение души очертаний, могущих ее ограничить… Можно ли представить такую безграничную душу?

С другой стороны (ибо мир эльфов перевернут), обретение душой очертаний (или вдохнуть в глину дыхание жизни) – это тоже убийство, и его тоже можно именовать честным; с этой стороны первые люди давали неодущевленным вещам имена, навсегда заключая их в Имя, и так продолжалось до Грехопадения… И вот теперь люди дают вещам и друг другу маленькие имена – то есть вполне бесчестно вступают с этими вещами в бой, то есть вполне бесчестно убивают остальную бесчетность имен, то есть пробуют исследовать, чтобы стать богами. Ибо боги – наивысщие (и не ведающие о своей наивности) исследователи.