Максим Грибанов - Закажем напоследок пиццу?

так располагающего ко сну

А еще то,

как год назад,

из окон своего дома

я несколько раз видел девушку в пальто и бежевом берете,

с прекрасными волнистыми волосами, –

ах, как приятно сейчас вообразить,

какой от них мог быть запах!.. –

слегка развивающимися на ветру,

шедшую по мостовой со своей собакой

Я даже толком не видел ее лицо –

только сверху, –

но она была восхитительна,

и я вспоминал о ней все время,

с тех самых пор, как угодил на фронт,

сожалея,

что так и не встретил ее на улице,

не заглянул в глаза,

не познакомился,

не узнал ее имени

С ужина во фляге сохранились остатки холодного кофе,

точнее, чего-то отдаленно его напоминающего

Я сделал глоток,

ощутил осадок на языке

и с горечью подумал о том,

как устал от этой безвылазной грязи и вони промозглых окопов,

горелой земли, выжженной бесконечными артиллерийскими обстрелами,

заваленной разлагающимися, изуродованными в ее осенней жиже трупами,

лишенными раз и навсегда той уютной, домашней жизни,

которой уже не будет

ни у них,

ни – скорее всего –

у нас всех, оставшихся здесь

в ожидании удара явно сосредотачивающихся на нашем направлении сил,

к тому же прекрасно умеющих вести боевые действия в этих условиях

и не желающих отступать до последнего боеспособного взвода

Нас мало,

и я не понимаю,

зачем было в течение нескольких дней

бросать в лобовую атаку

на хорошо укрепленные,

утыканные пулеметными расчетами позиции врага,

свои подразделения

и тем самым перебить почти два полка,

в первой волне которых было много опытных,

давно воюющих солдат и сержантов,

заваливая их трупами все поле от наших до вражеских окопов,

при этом не нанося последним никакого, хоть сколько-нибудь значимого урона

Стоны и крики до сих пор доносятся до нашего слуха,

разбавляемые отдельными,

эхом разносящимися выстрелами снайперов,

из-за которых мы оставили всякие попытки кого-либо отыскать и вытащить оттуда

Я не понимаю, за кого мы воюем

и почему должны из-за чьих-то разногласий

найти последний приют в этой никому не нужной грязи,

ненавидеть и убивать людей,

которых мы даже не знаем

и чья нация у меня всегда вызывала глубокое уважение?

Первые месяцы,

оказавшись на передовой,

я никак не мог к этому привыкнуть

и просто бежал в смятении вперед,

падал,

полз,

стрелял куда-то вверх:

я не собирался никого убивать

и не представлял, как потом буду смотреть в глаза родным,

той прекрасной девушке,

если когда-нибудь встречу ее,

как буду ходить по воскресеньям в церковь?

И как я вообще могу молить бога о помощи сохранить мою жизнь:

ведь не дать мне погибнуть – значит, дать сделать это кому-то другому

Но очень скоро я убедился, что иначе не получится

Я передернул затвор,

и патрон, с щелчком выскочив,

ударился о землю

Из блиндажа вылез Том,

молодой парень, лет на пятнадцать младше меня,

веселый и доброжелательный,

один из немногих сохранившихся в целости с первой волны атак

Убедившись, что патронник чист,

поднимаю патрон,

вытираю об штаны,

засовываю его обратно,

защелкиваю затвор

и отставляю винтовку в сторону;

поправляю ремни,

ранец,

аккуратно закутываюсь в шарф

Том вернулся из туалета, закурил,

улыбающимся взглядом

показал в сторону Штыка,

что-то бормочущего во сне

под плащ-палаткой,

почесался,

проклял вшей и полез обратно

Штык тоже уцелел с первого месяца пребывания здесь:

усы у него были как у Ницше,

а лезвие штыка всегда начищено и отточено так,

что казалось, им можно бриться

После очередной отбитой атаки,

наши приволокли двух пленных

Это были молодые ребята, лет восемнадцати

Их забили прикладами и штыками

Но Штык в этом не участвовал:

видимо, берег свой клинок для какого-то особого случая

А я окончательно перестал понимать,

что и зачем мы все здесь делаем

В самом начале войны такого не было:

к пленным относились достойно

и более гуманно

А сейчас я слышал, что их держат в ужасных условиях и даже не кормят,

потому что самим не хватает продовольствия,

или вот, – как это случилось у нас, –

просто в ярости расправляются

Страх,

укоренявшийся в нервной системе на протяжении всей жизни,

в подобных условиях выпускает свои корни –

и чем они глубже и разветвленнее,

тем страшнее выглядят,

вылезая наружу

С каждым днем я все сильнее убеждался,

что культура,

со всеми ее нравственными ценностями,

зависит от обстоятельств,

и грош ей цена,

когда у человека появляется возможность

безнаказанно совершать преступление

Ненависть,

так легко разжигаемая,

правит миром

Ненависть,

порождаемая страхом…

и не только…

Я закрыл глаза и снова подумал о том, как устал:

от бесчеловечной жестокости,

этих проклятых крыс,

вшей и чесотки,

от этой всепоглощающей сырости,

вечного насморка,

отсутствия горячей еды,

повсеместного запаха гари

недосыпания

и постоянно преследующего холода

Я так устал от всего этого

Я не хочу никого ненавидеть,

не хочу ни в кого стрелять

Я не хочу сидеть в этой промозглой траншее

с блестящей перспективой остаться в ней навсегда

Я хочу домой

Господи, как же я хочу домой…

Небо побледнело,

и над окопом потянулся туман

Какое-то удивительное затишье повисло в воздухе

Свист осветительной ракеты прорезал тишину,

и мне сначала показалось, что это крик чайки

Откуда тут чайки?

Вдруг этот свист стал как-то странно нарастать и усиливаться

Туман принялся расползаться в стороны и подниматься вверх,

как будто его раздвинули гигантскими руками

Волна оглушительного грома накрыла нас –

артиллерийский снаряд впился в землю рядом с нашим укреплением,

выплеснув в траншею несметные черные ульи из земли и дыма,

обрушивая их на солдат вместе с мешками и бревнами

Невозможно привыкнуть к грохоту взрывов,

сколько бы раз ты их не слышал

Я ныряю на дно окопа,

прямо в лужу,

сердце замирает,

и все невзгоды,

мучившие сознание еще десять минут назад,

вмиг исчезают,

оставив лишь ошарашенное состояние

и тень страха,

накрывшую меня обильной россыпью разлетающегося грунта

На мгновение я представил,

как меня хоронят,

и каждый из родных и близких

кидает горсть земли,

стукающуюся о крышку гроба

Снаряды полетели, как птицы на побережье,

к разным точкам

Все поприжимались к земле и повыскакивали из блиндажей

Немного придя в себя и нацепив свою амуницию,