Сергей Лушников - Мои молодые годы

Не будем забывать о том, что люди трудились, забывая о себе, для нас. Они не складывали деньги в фонды национального состояния, по сути, в кубышку, нет, они закладывали технологии, открывали заводы, развивали страну…

Лыжи в школе я ненавидел, но нет, не из-за самих лыж, а из-за холода. Дело в том, что наша школа № 2, уже третья в моей биографии, отапливалась печным отоплением. Часто на уроках мы сидели почти полностью одетые, а изо рта шел пар. И это была настоящая пытка: на улице было 40 градусов, и мне замершими в школе руками надо было закрепить крепления, которые на морозе переставали гнуться уже через пару минут, в то время как рядом наша маленькая плотненькая учительница физкультуры Клавдия Павловна уже гнала нас вперед. С тех пор я ненавидел Клавдию Павловну, хотя и понимал, что зря…

А вообще мы на лыжах катались с сопок. Плохо, что в Забайкалье снега почти нет. Часто скорость гасила старая желтая трава. Кататься было интересно, ничем не хуже, чем в Куршавеле, только сноровки требовалось больше: все же мы катались не на горных лыжах, а на простых деревянных; одевались не в пуховые костюмы, а в фуфайки, шаровары и штаны с начесом, шапку-ушанку и обычные вязанные рукавицы. Если уж не удержался, то летишь кувырком. Еще и лыжи переломать можешь.

Катались обычно в районе Глинки, там сосенок хоть пруд пруди. Сейчас Игорь на самодельном сноуборде катается в районе Алеура. Благо, машина позволяет в лесистую местность уехать.

Кстати, на разъезде Алеур командующий красными Шилов ответил японцам на их замечание, что, дескать, у партизан винтовки японские, следующим образом: «Были ли у неприятеля, а у нас-то будут!» Чем не интерпретация слов А. Невского? Наша, забайкальская.

Катались и на салазках. Это что-то вроде саней, только полозья у них покрепче (из металла) и настил деревянный. Становишься на колени и с помощью пик движешься по льду вперед. Катались на Станционном болоте, где внизу была куча мазута – сбросы от депо, но больше на своем болоте, вблизи КБО. Однажды, помню, я провалился под лед, домой не пошел, ждал у Сереги Емельянова, пока высохнет одежда.

Еще скажу про футбол. Это был мой любимый вид спорта. Играли на дороге, потом на площадке школы № 63. Я не был хорошим игроком, посему основное мое место было в защите. Но я всегда убегал вперед, пытаясь любыми способами забить мяч в ворота соперников. По беготне я занимал ведущее место и на всех матчах играл до последнего, поэтому и попадал во все сборные в местах, где учился и работал. Вообще у нас в поселке была звезда – Тимка Тартынский. Вот он был игроком от бога: умный, видящий поле, с выверенными длинными передачами и отличным ударом. Талантливый был парень, но судьба у него не сложилась…

Одну игру, может, самую главную, я не могу не вспомнить. Это игра в войну, где фашисты бились с русскими. Мы сами делали луки, пистолеты, гранаты и автоматы из дерева и воевали в ограде и за ее пределами. Мы, дети фронтовиков, хотели тоже поучаствовать в войне, победить соперников. На войну надевали пилотки, солдатские ремни с бляхами, кобуру – в общем, тогда этого «добра» хватало. Даже награды отцовские никто не запрещал брать. Дядя Коля Рахманинов называл их погремушками. Вечером, после битв, мы собирались, и я начинал рассказывать о войне, разведчиках и героях. Сразу признаюсь, что я придумывал истории на ходу. Хотя начинал рассказывать о том, что читал, но фантазия заводила в такие дебри, что рассказ приходилось продолжать на следующий день. Может, из-за этого меня и прозвали Пушкиным. Хотя в деле рассказов со мой мог соперничать Шевелев-младший, который погиб в Киренске, спасая девочку… Рассказывал он страшные истории, как будто чуял свою судьбу… Мои же герои всегда побеждали.

Оба брата Шевелевы были отличными во всех отношениях. Умные, друзья отличные. Со старшим, Виктором, мы особенно сдружились и проехали на велосипедах не одну тысячу километров. Гоняли на скорости, а однажды решили спуститься с Глинки прямо на переезд. Средний угол спуска там был градусов 35. Даже мотоциклы не спускались, потому что перед переездом наклон сопки составлял градусов 45, а от подножья сопки до переезда было всего метров 100. Первый раз я разбил велосипед, попав в овраг – бывший окоп. Зато во второй раз я вылетел на переезд. Он был закрыт, шлагбаум опущен, по второму и восьмому путям вот-вот должны были пройти два состава. Мне было некуда деваться. Я рванул со скоростью 25–30 км/ч через линии и успел проскочить, только оба колеса испортил.

Мы с отцом потом поменяли обода колес. Про пролет через переезд ему кто-то из машинистов рассказал, а он уже сам догадался, сопоставив факты, что это был я. Ругал он тогда меня сильно.

Серегу Исаева я встретил в Томске, когда ходил в мединститут к подругам Надежды, мой будущей жены. Он меня узнал сразу, но злости не было никакой. Мы даже с ним выпили за детство.

Мне стало тесно в поселке. После восьмого класса мы втроем – я, Серега Емельянов и Славка Катанаев – рванули в Читу поступать в техникум. И поступили.

Поехал я поступать постриженный налысо.

В первый день, когда мы пришли в приемную комиссию, ко мне подошел парень года на три меня старше и поздоровался. Я ответил. Он спрашивает:

– Ты откуда родом?

– Из Чернышевска.

– Земеля, так и я из Чернышевска, – и обнимает меня. – Слушай, займи рубль. Если что, родители потом твоим занесут.

– А на какой улице живете? – сразу спросил я, почувствовав подвох.

– На улице Ленина.

Я засмеялся:

– Никакой ты мне не земляк. Нет такой улицы в Чернышевске.

И, действительно, наверное, в одном только Чернышевске и не было улицы Ленина. Так и улетучился земляк.

Моя старшая сестра в том же 1968 году закончила десять классов и также поехала в Читу поступила в пединститут. Мама, помню, плакала постоянно, так не хотела, чтобы я уезжал, желала, чтобы не поступил… Я тогда был маленьким, слабеньким, и было мне всего 15 лет.

Помню, как уезжал из родного гнезда, из крепости в большой город, в новую жизнь, где надо было рассчитывать только на себя. Слезы бежали из глаз мамы всю неделю до самого моего отъезда. На это невозможно было смотреть. У самого слезы наворачивались…

Встречи я всегда любил, хотя мама пускала слезы и когда я приезжал на каникулы или в отпуск. Мне кажется, что плакала она в основном из-за меня, так как когда она встречала или провожала сестер, слез было намного меньше.

Может, мне так просто казалось… Может, в маме оставалась верность крестьянским традициям: раньше младший сын брал на себя ответственность за родителей, жил с ними, а потом по наследству получал родительский дом.