Николай Бизин - Среда Воскресения

– Не исчезните ли вы сами, если к вашей душе постоянно не добавлять и добавлять вашу плоть и ваши желания плоти?

Нет ответа!

Что есть любовь? Не знаю. Сон во сне.

Чеширская улыбка на земле

Вдруг улыбнулась, и земля исчезла!

Точно так, как здесь и сейчас из нашего с вами окоёма исчезла птица, оставив только свой вопль – произошло это разделение очень просто: раззявив свой черный рот и покосившись черной бусиной глаза, ворона словно бы улыбнулась, предвещая… Что предвещая? Очень простую вещь: желание быть и остаться!

Я хочу, чтобы моя Россия – была, чтобы ее люди жили жизнью живой и говорили на русском языке, а не на исчезающем диалекте восточных славян – я так хочу! Причем – просто потому, что я этого хочу – тем самым хотением, для которого нет оснований больших, нежели моя воля к власти над моим миром, моей жизнью и моей смертью, которая – невозможна (просто потому, что я ее не хочу).

Причем – не по щучьему велению, а по моему хотению.

Кроме этого – пришло время (окончательно, а не полунамёком) дать изменившемуся герою простое, а не составное, имя. Которое имя было у него всегда, но – со мной оно станет заглавным: прежде он носил титул странствующего рыцаря (идальго) лишь с маленькой буквы (причем – как добавление к Илии Дону Кехана), а теперь оно станет звучать как Идальго.

Начнёт означать: и-даль, и-высь, и-ширь.

Но к чему все эти подробности имени? А к тому, что именование и есть то самое мироформирование, за которым нам предстоит наблюдать всю нашу жизнь.

Которому я отдаю свою жизнь.

Дальше – больше: отныне невидимый крик черной птицы тоже перестанет быть и прозываться карканьем! Отныне мы его будем звать Кар-ром, а вот как он будет выглядеть, мы с вами узнаем лишь к завершению моей истории мира.

– Кар-р! – невидимо прокричала жирная ворона, и таким образом (пока что безо всякого человекообраза или словообразования) на ткани моей истории обозначился некий изгиб: если сложить ткань и совместить времена и нравы самых разных (её составляющих) нитей, тогда дальнее совместится с ближним.

Тогда мы из дальних станем близки(ми); станем сердцевиной мировой гаммы (до-ре-ми-фа-соль-ля-си). Ведь если сложить составляющие имени мира, то из одной его части звучания можно перебраться совершенно в другое его счастье; так и составляются Божьи Царства и так они одушевляют наши телодвижения: произнесением нового имени старому миру:

– Кар-р!

Именно так (по имени – и никак иначе!) возможно переводить с языка плоти на язык духа. Именно так (по имени – и никак иначе!) возможно возвращаться обратно. Но в волшебных сказках (не только «Тысячи и одной ночи», но и гораздо нам близких) для этой цели служат атрибуты и посредники – как то: кроличьи норы и зазеркальные образы, а так же черные коты и мудрые вороны!

Ворона, явившаяся и сразу сгинувшая, была мудра, оставив вместо себя лишь свой вопль.

Сама она (как и я) предпочла остаться в пригороде истории: кто знает, куда нас с вами заведет дорога перемен? А с бесплотного вопля в любом случае взятки гладки (так, во всяком случае, полагала ворона – и очень ошибалась!); впрочем, давно пора перевести это ее карканье в членораздельную (как телодвижения подростков перед школой) человеческую речь.

Итак, вороний вопль, расставшись с породившей его птицей, обратился непосредственно к Илии дону Кехана:

– Любезный мой Идальго! – птичий вопль с самого начала подтвердил новый статус моего героя, давая понять, что речь с пророком может вестись только по существу, поэтому вопль сразу взял быка за рога (и не удержался при этом от симпатичной аллюзии. – Я ведь вам послан по дельцу.

Илия его (вопль) услышал и сразу же весь обратился во внимание (и пренебрёг тем, что Азазелло был отправлен королеве Марго, а сам он (скорей всего) Мастер; более того – тот факт, что чеширские губы изъяснялись на чистейшем наречии англосаксов, а названного языка мой (в невежестве мне подобный) герой не знал вовсе, даже меня ничуть не смущает.

И вот что он (а вместе с ним и я) понял:

– Я принес вам пренеприятное известие. Старик (здесь симпатическая фамильярность прямо-таки выпрыгнула из невидимых губ) велел мне вам передать, что ему опять понадобился самонадеянный рифмоплет.

Идальго не удивился. Но отвечать не стал. Тогда вороньи губы продолжили дозволенные речи:

– …! – нецензурно (или – не нормативно) выругался вороний вопль; точнее, мог бы выругаться – буде в нынешнем упоминании половой физиологии хоть какой-то древний заклинательный смысл; но – смысла не было!

Вороний вопль всего лишь хотел бы продемонстрировать власть на реальностью. Хотя помянутой властью не обладал, являясь только посредником.

Но невозмутимость Идальго его покоробила, и это выразилось в неоформленной брани: он словно бы покарябал когтем по стеклу! Оконное стекло, отделявшее чеширскую улыбку вороньих губ от адресата, которому была назначена весть, сразу же покрылось легкой изморозью. Но брань была ни при чем.

Это от фамильярности слова «Старик» из губ вороны действительно повеяло серьезной стужей. Увидев последствия, Кар-р опамятовался и немедленно продолжил свою речь другой неоформленной вестью:

– …! – а вот это уже не было заклинательной руганью и явилось более прикладным, напомнив о приворотном зелье (средстве получения утех).

– …! – повторила, ворона, прекрасно понимая смысл эпитета (и то, что он никакого отношения не имеет к предмету любовного вожделения Идальго. И только оконное стекло (как камертон души всего жилища) воздушно зазвучало легчайшим эхом далеких женских шагов.

Шаги были далеки и неслышны, но – они явно не блазнились! Они становились всё ближе. Настолько, что Илия Дон Кехана почти их услышал.

Впрочем, именно ему они и должны были прозвучать.

– Кар-р! – крикнул вестник, на этот раз вслух: демонстративно отвлекая от звука шагов (и намеренно не отвлеча); впрочем, никакого значения притворной неудаче своей не придав: шаги близились, и их все равно было не избежать! Поэтому вороний вопль лишь продолжил:

– Старику действительно понадобился версификатор, причем – исключительно самонадеянный и всё ещё полагающий, что он не какой-нибудь присвоитель чужого, жалкий плагиатор тех сущностей, что и без него сущи. Вы ведь именно таковы, я не ошибся?

– Да. А иначе?

Кар-р (почти тепло) усмехнулся:

– Можно иначе. Можно осознанно сущности множить. Сослаться, что чужих истин не бывает. Или что истина анонимна. А вы ещё несмышленыш, но о вас стало уже известно, – вестник невидимо (и от этого еще более многозначительно) бросил на Илию острый (как вороний клюв) взгляд.

Так он продемонстрировал альтернативу своему дружелюбию.