Николай Бизин - Среда Воскресения

На этот раз посредник говорил, невинно изогнувшись в воздухе (даже как бы с ямочками на щеках), причем – слова (каждое из слов) он словно бы выговаривал! Причем – словно бы полными губами (полными смысла, тепла, доверчивой близости и нежного прикосновения).

Но удивительным было совсем другое:

Кар-р настолько увлекся перевоплощением, что и сам не заметил, как прямо-таки огненно выделил это свое местоимение «Он»; причём – этим выделением из себя (никакого места вообще не имеющего) вороний вопль «проговорился»! Человеку Стихии Воды (всё собой наполняющему) могло бы показаться, что речь идет о ещё одной Стихии (а именно – Огня); но – было очевидно: Кар-р сейчас излагал неизмеримо более значимое.

Причем получалось у него не очень хорошо, он запинался и мямлил.

– Я и сам поражен… С тех пор, как Слово само приходило в мир, ничего подобного еще не было, – почти что прошептал вороний вопль. – Я поражен…

Илия Дон Кехана опять ему не ответил. Молчание опять загустело, как изморозь на стекле. Опять стало холодно.

– Ведь чего все ждут от меня? Лишь перемены мест слагаемых, лишь манипуляций внешностью мира, лишь моей посредственности (посреди Темных веков), – словно бы сам себе удрученно выговаривал Кар-р. – Мне всегда было довольно моей власти над коллективным сознанием, а внешнему миру всегда было довольно меня, престидижитатора и манипулятора, простой функции.

Идальго не был удивлён. То, что представало формализированным вороньим воплем, вообще могло быть чем угодно. Даже близящимся звуком женских шагов могла быть.

Кар-р улыбнулся:

– Я никогда не стремился передавать от бессодержательного к бессознательному; зачем мне?

Он не оскорблял ни всей прекрасной половины, ни отдельно близящейся её представительницы. Все это Кар-р говорил о себе; но – вышло, что сказал не о себе. Потом Кар-р говорил ещё что-то, но Илия перестал его слушать. Ведь вороний вопль уже вымолвил чистой Воды правду, и больше не было необходимости добавлять живое к мертвому.

Зато обозначилась необходимость мертвое делать живым. Ведь зачем бы еще понадобился Старику версификатор, как не вдыхать дыхание жизни в иллюзию жизни? Впрочем, такого вопроса никто не задал, не было в том нужды.

А жаль! Ответ на него прозвучал бы на чистейшей Воды русском языке.

Впрочем, даже изречения вороньего вопля (упрямо выговаривавшего Илии Дону Кехана – то ли иберийцу, то ли семиту – на наречии бриттов) должно быть приведено (хотя оно оказалось не более, чем разъяснением вышесказанного), и я его привожу почти что за руку:

– Он снова вас любит и разрешает выйти на свет Божий, чтобы вас стало видно и слышно.

Вороний вопль опять сказал чистую правду, но и это ему опять не помогло. Хотя – указание на «свет Божий» было сильным ходом. Но – любовь и веру никому не применить для извлечения личной «пользы». Так называемая «польза» ещё никого не сделала целым человеком. Ни у кого еще не получилось приложить любовь и веру для собственной видимой пользы (то есть исцелиться).

Любовью и верой нельзя ни угрожать, ни угождать.

Но именно это провозвестник и собрался проделать. Ведь (разумеется даже разумом) Стариком он именовал самого Бога! Ещё более разумеется, что Кар-ру сейчас (не смотря на его мямлость) было вполне покойно, то есть – за свою сомнительную вольность он не ожидал себе никакой кары (причем – не только благодаря своему с ней созвучию).

Но! Бог наказует! Только тех, которых любит. Иных Он просто забывает. И они даже могут быть счастливы. А вот если о тебе всегда помнят… Если о тебе помнят, и ты существуешь в невидимом – забудь о нынешнем себе и исполняй другого (уже и только – будущего) себя.

Наивысшая кара уже совершилась над вороньим воплем: его попросту не существовало там, где всесуществовал Тот, кто здесь и сейчас именовался попросту – Стариком!

Разумеется, вороний вопль еще попробует самоутвердится в настоящей жизни, причем – это у него почти получится. Но обо всём этом будет сказано дальше (жизни и смерти), причём – неспешно и в свой черед (то есть – в ритме, слове, гармонии) будет помянуто, как в версифицированном мире функция становится видимой.

А пока нам не о чем с ним говорить.

Так о чём же нам говорить,

Когда говорить не о чем?

Так о чём же нам полюбить,

Если любовь над речью?

Так о чём же нам умолчать

Всей тишиной меж нами?

Мы живём именами

И пробуем их кричать (и видим произнесенное).

И действительно, о чём? Что дальнейшая судьба Идальго представлялась печальной, понятно. Что печаль эта была не человеческой, а сверхчеловеческой (ничего хорошего в том, чтобы искушать «малых сих», нет и не будет) – это тоже понятно: речь не о счастье, а об исполнении вести – как некоей вселенского масштаба версификации!

А что стиль этой печальной постановки будет трагедиен, разумелось даже разумом, причем – роль греческого хора (комментатора и ключника) самоутвержденный Кар-р уже назначил самому себе и готовился собой сопроводить дальнейшее формирование миров.

Так о чем было им говорить, когда говорить уже не о чем?

Не о том же, как именно (дальше) быть всему миру – с Россией или быть без России? И зачем миру (у которого есть все шансы стать «миром считающих себя личностями насекомых») – быть без России? Тогда этот вопрос ещё оставался отрыт. Мой президент ещё не давал своего определения: мы попадём в рай, а агрессор отправится в ад. (цитата по памяти)

Кто еще (кроме Старика) может решить, хорошо или плохо всему нашему миру (и прошлому, и будущему) – быть с Россией, то есть – быть со всею Россией, или быть только с частью её, сохранив для себя ее опустелую внешность? Верно, что не Илия Дон Кехана, рыцарь Ламанческий, (чье имя в переводе с языка версификаций означает: защитник клочка земли, одной шестой части суши), будет решать эту мировую проблему.

Он – защищает. Но решает – не он.

Ясно только одно: внешний мир хочет быть счастлив по своему, а Илии велено выйти из своего Божьего Царства и перестать быть счастливым, и настать жить чувством и болью, которых доселе ему удалось избежать.

Больно ли родинке на губе,

Когда человек жжет глаголом?

Когда человек лжет глаголом -

Оставив ему только вид внешнего телосложения!

Ибо признак у жизни простой:

Этот вольно дышит душой,

А «не этот» – лишь грудь вздымает важным телодвижением

И косится зрачком влажным

На мимо летящий праздник…

Вот и родинка на губе

Тоже может сама по себе

Оказаться призраком родины!

Есть многое на свете, что только снится нашим мудрецам, например: какой выбор сделать тогда, когда нет никакого выбора? Или – ещё например: что значимей миру – культура Италийского Ренессанса или поделки народов Севера? Человеку – приходится выбирать, но человекам вообще такой выбор неправильно делать.