Николай Бизин - Среда Воскресения

Вот и приходит человек к тому, что каждый (персонифицированный) выбор – персонально неправилен. Приходит человек к тому, чтобы – не выбирать: пусть выбор сам себя выберет… Кар-р!Именно в этот миг (прямо из пустоты за окном) из подспудных слоёв миропорядка на первый план моей истории выступила (вполне, впрочем, поправимая) неправильность происходящего… Кар-р!

Она в очевидном: ведь каждому рыцарю должно соизмерять свои (настоящие, прошлые и будущие) совершения с единственной мерой своего сердца; более того! Каждому рыцарю очевидно, что о такой судьбе (судьбе странствий и подвигов) рыцарю должна была бы сообщить его дама сердца, причем – только наличием своим (якобы сама ничего не требуя).

Но сейчас на месте прелестных губ и нежного сердца обосновался вороний вопль!

Он и принес требование – исправиться. Он и обратился к Илии Дону Кехана, потому что Идальго – совпадал с огромностью задачи. Но мне интересно, мог бы ещё кто-нибудь претендовать на роль рыцаря мировой версификации реальности? Есть ли ещё кто, или мирозданию всё равно, кто возьмётся сам себя исполнять (как партитуру)?

Тем самым погубив в себе надежду на обычную участь людей.

А в чём она, обычная участь людей? В чём она – не в Прекрасном Вчера, а именно сейчас? Многим известны очень жёсткие строки Сергея Кизякова: «Мне кажется, что превращение бывшего Christentum в Вечную Пустыню Насекомых, в карстовые пустоты бытия – дело уже нескольких десятилетий, может, двух-трёх, и с Европой всё станет ясно, как почти всё ясно сегодня с Америкой. Один большой Макдональдс, вокруг которого шумят поливиниловые голливудские черти – итог 2000 лет европейской культуры. Две тысячи лет на "фу-фу"… Бессмысленная борьба тысяч и тысяч людей непонятно за какие идеалы, чтобы итогом великой цивилизации стал человек-курица, человек крыса, пелевинский "oranus", упрощённый до самого фундамента, до биологического каркаса, до сплетения кишок и нервов, угрюмый производитель кала…».

Меня один вопрос достаточно давно занимает: «Способны ли русские хотя бы отсрочить превращение Земли в Вечную Пустыню Насекомых?».

Кар-р! Какая самоирония мир-ра! Не всё ли равно миру, кто исполнит должное? Кто спросит синьора Мигеля, хотел бы он, чтобы его рыцарь печального образа поклонялся прекрасной даме, изображенной кистью великого (кто спорит?) Иеронима Босха, или предпочтет мастерство Рафаэля? Никто ведь не спросит, а ведь и это неправильно:.

Нам самим предстоит решать, какой кистью изображать выпуклую реальность… Кр-р! Раз уж изображать свое настоящее мы решили не совсем сами.

Здесь напрашивается небольшое и очень частное (и с маленькой буквы) пояснение:

моему герою (ипостаси воды) предстоит принять и в прошлом, и в будущем самые различные формы своего одиночества – как то: принять своих друзей, возлюбленных, бессмертных и – даже многосмертных врагов! принять как равные ему одиночества.

ему предстоит поменять место и время своего проживания в мире, в котором темные века моего человечества легко приравнять к дантовым кругам вечного возвращения: ему предстоит изменить саму временность собственной жизни… кар-р!

Вороний вопль, (всё ещё) не только удаленный и оделенный стеклом, но и совершенно посторонний этому собиранию Илии в путь (его самоопределению, нахождению идентичности), решил это самоопределение прервать. Не скажу, что вороний вопль торопился добавить себя к наступающим переменам (что было вполне очевидно), но скажу, что добавление – вполне удалось.

Вороний вопль громко каркнул (во все чеширское горло), но прозвучал этот вопль очень даже по русски и почти поучительно:

– Не дай гордыне посмеяться над трудом своим!

Илия (душою своей) не стал его слышать, но (ушами своими) подивился некоторой его правоте. Но следовать вороньему совету не собирался: Идальго был убежден, что без гордыни далеко не уедет. Заметив несогласие, обрадованный крик немедленно повторился:

– Трудись не трудись, все равно станешь трупом и достанешься мне!

Вороний вопль напоминал, что очи павших в ристаниях рыцарей по праву подлежат его клюву, еще – провозвестник пытался указывать на бессмысленность одиночных рыцарских странствий и (именно что) единоборств с мирозданием! Ведь даже многоборство бессмысленно, если оно бесполезно для дела, к которому призван каждый «один» (не скандинавский одноглазец – это к воронам – а как «часть» целого, что становится «честью» целого).

Что бессмысленна даже честь, если на свете вообще не бывает смерти, вороний вопль был уверен. А вот что честь неизбежна, если есть бессмертие – это великий искус (и об этом знал Илия Дон Кехана: ведь Бог есть).

Вороний вопль полагал, что если смерти нет, тогда остаётся одно (даже если оно не одно) бес-смертие. Ведь если любое дело бес-смертно, то оно бес-смысленно; тогда бессмысленна и бессмертна жизнь его: человек – не погибнет смертью, но будет жив мертвой жизнью (погибает для жизни)! Будет мертв для души своей, причем независимо от количества прожитых жизней.

Еще – вороний вопль прямо указывал, что никакой такой рыцарской чести нет ни в ристаниях с виртуальностью, ни в отстраненной любви к даме сердца; вороний вопль прямо указывал, что только реальное – реально, что если никакой другой смерти нет, кроме смертей виртуальных, тогда все позволено!

Нет никакой рыцарской чести в том, чтобы быть несчастливым; так ежели никакой смерти нет вообще – к бессмертию бессмысленно добавлять жизнь!

А добавлять всего лишь виртуальные смерти – ещё более бессмысленно…

И тогда нет в бессмысленном мире другого равенства, кроме равенства вседозволенности и бесчестья. И тогда (если есть на свете некий Старик) именно тебе – всё дозволено (как Шахразаде в ее ночи – дозволены всякие речи): тебе навсегда все простится, любые убийства и подлости! Просто потому, что и это пройдет.

Что скажешь на это, Илия Дон Кехана?

– Очень высокопарно, – молча сказал Идальго.

– Что? – не менее молча удивился Кар-р.

Удивился тому, что последний его довод (самый-самый убойный) не подействовал, поскольку – Идальго вовсе не обратил внимания на равенство (перед лицом бессмертия) рыцарской чести и полного таковой отсутствия; Идальго – не обратил себя, тем самым отказавшись от великих завоеваний человечества: от абсолютных свободы и равенства (суть самых подлых и убийственных иллюзий в истории)!

Причем – даже не сказав «оппоненту», что не только смерть делает людей неравными, но и ее отсутствие.

– Вижу, ты хочешь быть счастливым, – сказал Илия вслух (обращаясь к своему «оппоненту»), причём – по английски! Причём – данного наречия (родного, предположим, Алисе и сопутствующей ей чеширской улыбке) вовсе не зная! Причем – не ожидая от вороньего вопля ответа, а лишь утверждая его на его же месте… Вот тогда и кончились самоутверждения Кар-ра, став бессмысленными.