Алиса Гордеева - До первого снега

Мои кеды… Казалось, безвозвратно испорченные вчера, сегодня, натянутые наспех после разговора с отцом, они выглядят совершенно новыми. Но разве такое возможно? Становится неловко от мысли, что кто-то их почистил специально для меня. Но когда? И зачем? Однако очередной порыв ледяного ветра вмиг выметает из головы ненужные мысли.

Озябшими пальцами зачерпываю полную горсть камней и со всей мощи бросаю их в реку, наблюдая, как изумительно гладкая поверхность покрывается круговыми разводами.

– Тревелин! Тревелин! Тревелин! – с ненавистью в голосе выплёвываю наименование дыры, в которой застряла по воле отца.

– Дурацкое название! Дурацкий город! Дурацкая страна! – срываюсь на крик. Меня всё равно не услышат. До ближайшего дома мили две не меньше.

Злость на отца затмевает глаза. От беспомощности и безнадёжности опускаются руки. В горле першит от холодного влажного воздуха и комка горьких слёз. Не так я представляла себе свой семнадцатый день рождения! Не здесь! Не в полном одиночестве и забвении!

Новая порция камней летит в реку, но даже они – промозглые, бездушные, склизкие – сегодня настроены враждебно и с брызгами опускаются в воду в непосредственной близости от меня. Мокрые разводы моментально расползаются по любимым небесно-голубым джинсам известного бренда, отчего отчаяние достигает своего апогея.

– Ненавижу! Ненавижу! – надрывно ору, жадно топая по воде у самой её кромки. Моя одежда испорчена, но разве это имеет значение, когда исковеркана вся жизнь?

Чувствую, что дрожу. Мне холодно от дикого ветра и сырости, а ещё страшно: здесь, на другом конце света, я осталась совсем одна.

Натягиваю рукава толстовки на заледеневшие пальцы, а холодный, как у бродячей собаки, нос прячу в высоком воротнике. Вот только теплее мне не становится.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох в надежде немного успокоиться, но тут же ощущаю неимоверной силы толчок в спину, а затем, как в замедленной съёмке, лечу носом в ледяную воду.

Наудачу успеваю выставить перед собой руки и приземляюсь на четвереньки, мысленно сгорая от желания придушить шутника.

– Марс, ко мне! – раздаётся глубокий мужской голос, который, впрочем, тут же сменяется безудержным смехом – громким, диким. нескончаемым.

Ладони немеют от стылой воды, которая, ко всему прочему, бессовестно затекает в кеды и полностью пропитывает и без того убитые джинсы. Пытаюсь подняться, но утыкаюсь взглядом в огромную свирепую морду громадного пса и теряю дар речи.

– Заблудилась, Барби? – сквозь смех бесцеремонно спрашивает весельчак, даже не думая забирать от меня своего лохматого друга, а я боюсь пошевелиться. Нет, конечно, в Мадриде у меня тоже была собака. Чарльз – чистокровный, породистый чихуахуа с изумительной родословной. Вот только этот здоровенный неухоженный кобель не идёт с ним ни в какое сравнение.

– Псину свою забери, – скрывая дикий страх, сиплю сквозь пробирающую до костей неудержимую дрожь.

– Эй, куколка, полегче! – огрызается придурок, продолжая ржать. – А то Марс может и обидеться!

И словно в подтверждение слов хозяина плешивая чумазая махина подбегает ближе, вселяя в меня безотчётный ужас, а затем, шумно дыша, горячим языком касается щеки.

Это предел! Вскакиваю на ноги, напрочь позабыв о страхе: если мне суждено быть съеденной безмозглой скотиной, то пусть так оно и будет! Терять мне попросту нечего!

– Убери от меня свою шавку! – повторяю по слогам, наконец замечая вдалеке обладателя паршивого чувства юмора. Впрочем, оцениваю нелепый вид молодого парня, и снисходительная улыбка начинает сиять уже на моём лице. – В этом убогом городишке есть свой цирк, а ты в нём клоуном подрабатываешь?

Чёрная толстовка, видимо, купленная на вырост, висит на высоком и мощном теле парня, как на вешалке. Зато тёмные джинсы явно маловаты придурку. Длиной до середины голени, они облегают его накачанные и явно спортивные ноги подобно второй коже. Но «вишенкой на торте» становятся носки! Яркие, цвета весенней зелени с забавными пасхальными кроликами, они натянуты до самого края брючин, вопя о полнейшем отсутствии вкуса у их обладателя! Клоун, не иначе!

Позабыв о холоде, начинаю ехидно смеяться, беспрестанно называя клоуном своего обидчика.

– Марс! – орёт парень, в отличие от меня уже давно переставший хохотать, а потом делает шаг в мою сторону, отчего мне становится жутковато. Настораживает резкая смена его настроения, как и огромный пёс, навостривший уши в ожидании команды хозяина.

Усиленно пытаюсь рассмотреть незнакомца: пусть только посмеет натравить своего монстра на меня – сдам в полицию! Но лицо парня скрывает огромный бесформенный капюшон толстовки, являя моему взору лишь небольшую волнистую прядь тёмно-каштановых волос.

– Ап! – грозно командует придурок, и Марс моментально встаёт на задние лапы, становясь похожим на огромного йети.

Взвизгиваю от неожиданности и не глядя отступаю, пока случайно не спотыкаюсь и не приземляюсь в ледяную воду пятой точкой.

– Ты мне за это ответишь, идиот! – отчаянно кричу, но кроме широкой спины, содрогающейся в беззвучном смехе и спокойно удаляющейся, не вижу ничего.

Кожа немеет от промозглого холода и сырости. Мне нужно встать, выбраться из этой чёртовой воды, обжигающей своими стылыми прикосновениями, чтобы как можно скорее переодеться во что-нибудь сухое и тёплое. Впервые мне не важно, что это будет. Я согласна на плед с заднего сиденья пикапа и даже на потёртую куртку Анхеля.

Но сил нет. Мой срыв доходит до пика. Закрыв мокрыми закоченевшими пальцами лицо, тихо плачу, падая с головой в бездну отчаяния и жалости к самой себе.

– Руку давай, истеричка! – Моих замёрзших пальцев касается тёплая сухая ладонь, а слуха – язвительный, с нотками грубости голос придурка в зелёных носках. Зачем он вернулся? Мало ему моего позора?

– Ну, чего расселась? – Он тянет меня за руку, подгоняя.

Я настолько потеряна, напугана и обессилена, что совершенно не сопротивляюсь. Незнакомец тащит меня за собой всё дальше от воды, пока его лохматый прихвостень трётся у моих ног.

– Вот же идиотка! – сипит парень, внезапно остановившись, и с силой дёргает меня, разворачивая лицом к себе. – Жить надоело?

Молчу, отбивая зубами чечётку. Меня всё сильнее начинает трясти, а нехилые порывы ветра и вовсе лишают дара речи. Но как бы паршиво мне ни было, обида берёт верх. Отворачиваюсь от грубияна, чтобы тот не заметил моих жалких слёз, а затем еле слышно хриплю:

– Отвали!

– Да легко! – ухмыляется «клоун» и отпускает мою ладонь, лишая единственного источника тепла, а затем брезгливо вытирает руки о свою толстовку. Смешно! Ещё пару минут назад из нас двоих жалким казался он, а не я.