Лев Сысоров - Города и моря

Главное управление Амурского речного пароходства находится на

Комсомольской площади. Красивое здание с почти адмиралтейским шпилем. Из

окон – прекрасный вид на Амур. В отделе кадров мне обрадовались. Как потом

понял, на судах не хватало матросов, а у меня был небольшой опыт работы в

море. Страдающий от жары кадровик быстро выписал направление на тепло-

ход «Пржевальский», рейс Хабаровск—Николаевск-на-Амуре. Причину его

поспешности я понял позднее…

«Пржевальский», белый трехпалубный «пассажир», стоял у речного вокзала,

превосходя его размерами в два раза. Для ясности: Хабаровский речной

вокзал – это всего лишь украшенный деревянными надстройками плавучий

дебаркадер. Ресторан, правда, на нем имеется. Кормят неплохо, и название

оригинальное – «Чайка».

Вахтенный матрос не хотел пускать, но я гордо предъявил направление и

попросил проводить к старпому.

– Сам найдешь, – небрежно отмахнулся вахтовой.

Старпом, довольно молодой и заметно нервный, быстро просмотрел документы.

– Шлют хрен знает кого, – буркнул он в сторону и, уже повернувшись

ко мне, по-командирски произнес: – Найдешь боцмана, скажешь, я прислал

и велел определить.

Боцман тоже оказался человеком приветливым.

– На Камчатке работал, говоришь… Ладно. Идем, покажу тебе твою

каюту и обязанности расскажу.

Иллюминатор в каюте оказался почти вровень с водой.

– Да, – кивнул головой боцман, – не вздумай открывать.

Я начал раскладывать свои вещи.

– Брось, вечером разберешь, – помотал головой старый хрыч, – пойдем,

работа есть.

Повел наверх и заставил менять унитаз в каюте первого класса.

За работой я пропустил отход.

Меня поставили на так называемую «собачью вахту» – с шестнадцати до

двадцати часов днем и с четырех до восьми ночью. В напарники дали того самого

вахтенного матроса. Основной достопримечательностью его лица

были огромные негритянские губы. Про себя я сразу окрестил нового

товарища Полем Робсоном.

Пока мы знакомились, из транслятора раздалась команда:

– Вахтенным мачту рубить!

Я заметался. Робсон прищурился. Понял, что перед ним новичок.

– Давай, молодой, за мной, бегом!

При проходе под речными мостами высокие судовые мачты нужно опускать.

Делается это просто – с помощью ручной лебедки. Разумеется, я этого не знал.

…Матросские обязанности несложны. Ночью вахтенный поднимал в половине

четвертого. В четыре докладывал на мостике о заступлении на вахту. (В первую

ночь случился конфуз. Я почему-то решил, что докладывать нужно по

трансляции, нечаянно врубил громкую связь и разбудил полпарохода. Старпом

тогда ничего не сказал…)

Ровно в пять минут пятого уже полощешь огромную веревочную швабру

в мутных водах Амура, выжимаешь ногами на металлической решетке – и

вперед! В моих услугах нуждались – нижняя палуба, верхняя палуба, галерея

и тент – все затоптанное и заплеванное пассажирами до последней степени.

Толстогубый напарник под разными предлогами от работы увиливал.

В восемь утра, когда я, отставив швабру, любовался чистотой и порядком,

появлялся старпом. Хмуро осматривался и произносил:

– Это не палуба, а картина Айвазовского. Переделать!

Боцман тоже меня полюбил. Во время дневной вахты подыскивал интересную

работу. То под паёлы, загонит воду вычерпывать (паёлы – это настил нижней

палубы), то красить, сука, заставит в закрытом помещении.

Но и я доставлял немало хлопот. Чуть не угробил судовую шлюпку.

Перепутал борт швартовки, не поднял плавсредство на борт – в результате

«Пржевальский» лишних пятнадцать минут маневрировал перед пристанью

Комсомольска-на-Амуре.

На маленьком таежном портпункте толстая бабка – береговой матрос, глядя,

как я мучаюсь с причальным концом, пожалела молодого:

– Ты, милок, веревку-то не в эту дырку суй, а в ту!

– Это не дырка, бабка, а клюз, – гордо поправил я.

На одной из швартовок на корму вышел старпом. Посмотрел на мою суету,

потом взял грязный металлический швартовый трос и чистыми белыми руками

намотал его на кнехт. Ни слова не сказав, удалился.

В каюте я жил один. Но иногда подселяли моториста. В его каюте поселялась

жена старпома – судовая буфетчица. Обычно она жила на верхней палубе, в

каюте мужа. Когда вызывала гнев старшего помощника, низвергалась вниз, к

команде. Потом следовало перемирие, и «старпомша» торжественно водворялась

наверх. До следующей ссоры.

…В первые дни на реке я так уставал, что мог только спать после вахт. Потом

начал интересоваться окружающей жизнью. Познакомился с

барменшей – крашеной пожилой женщиной (сейчас я думаю, что ей не было и

тридцати). Она относилась ко мне с участием, продавала дефицитное тогда пиво.

После дневной вахты обычно гулял на верхней палубе. Однажды услышал

взволнованный шепот:

– Смотри, смотри, какой матросик хорошенький…

Компания молодых девчонок смотрела на меня, улыбаясь. Через пять минут

мы весело разговаривали. Оказалось, что это студентки, едут на практику и завтра

у одной из них день рождения. У самой красивой. Звали ее Леной. Она была

беременна, но чуть заметный животик ее не портил. Конечно, она меня пригласила.

На следующий день я взял у барменши дефицитное пиво и еще более

дефицитное шампанское. Девушки в своей каюте накрыли стол. Тонкий знаток

этикета, я сначала разлил «Советское…». Потом пили пиво и разговаривали.

Я заметил, что девочки, одна за другой, постепенно уходят из каюты. Наконец

мы остались одни. Лена молчала и как-то искоса на меня поглядывала. Я сидел

как болван. Потом вежливо попрощался и ушел.

Студенток высадили в Николаевске. Река закончилась, надо поворачивать

домой. Николаевск-на-Амуре – последний порт на нашем пути – показался

мне похожим на старого, сморщенного старичка.

Обратный путь оказался легче. С работой я освоился. Только Робсон доставал.

Вообще перестал работать. На стоянках в портпунктах высматривал

продавцов, везущих в город овощи на продажу. В приамурских селах

пароход – единственное средство сообщения с городом, а помидоры – товар

скоропортящийся. Мой напарник договаривался с хозяевами, потом звал меня и я

грузил ящики на корму. Получал за это свою десятку. Сколько получал Робсон,

не знаю, но каждый день он напивался в стельку. Ночную вахту я стоял один.

Мне это надоело. Но я был отмщен – губастый получил свое…

Во-первых, его в верхнюю губу укусила оса, и она, без того огромная,

превратилась в хобот. Без смеха на своего напарника я смотреть не мог.

Во-вторых, от тяжелых трудов у меня расстроился желудок. Добрая барменша