Ольга Финн - Зачем в Питер?

После войны сестра замуж вышла за калеку, пил он крепко да так и спился. Хорошо, что детей не нажили. Сестра долго не горевала – уехала на север куда-то, начала новую жизнь. А Кузьминична тогда уже подросла, школу окончила, здесь и жила. Супруг у нее был постарше, из интеллигентных, вернулся из эвакуации, а куда? – нет дома, вот и прижился у нас на Голодае. Ходили они везде вместе, под ручку прогуливались, так до старости и доскрипели. Кузьминична хоть и не красавица, но и не дурнушка, а похоронила мужа, да так одна и осталась. Любила его, наверное, кто знает…

– Всю жизнь она работала акушеркой в роддоме на Четырнадцатой линии, знаешь, где это? – Я кивнула. – Ее уже сто раз на пенсию выпроводили, но не могла она без работы. Устроилась туда же санитаркой. Не то чтобы она шибко проворная была, но ей доверяли – никогда при ней ничего не пропало, так она даже если что и найдет – отдаст хозяину. Честная была.

Но самый главный ее талант – писала она фельетоны. Как стенгазету выпускать или пропесочить кого – Кузьминичну звали. Она умела вроде и не обидно сказать, но всем все ясно становилось и совестно. Почитала бы ты ее заметку про сломанные ворота, которые починить никак не могли, и они жутко хлопали от ветра! Весь роддом от смеха корчился, хотя смешного мало. Потом кто-то в газету ее шедевр переслал – так сразу приехали и все отремонтировали.

Работала женщина на совесть – буквально с того света новорожденных возвращала, младенцы у нее в весе прибавляли, как на дрожжах, такая заботливая была. А на старости лет ночные дежурства заместо медсестер отрабатывала: все назначения и диагнозы знала почище молодых. Сядет с книжкой: «На том свете отосплюсь», и всегда везде у нее чистота была и порядок.

Домой она никого не приглашала, но кто бывал, успел разглядеть скромный быт Кузьминичны: две железные койки, сдвинутые вместе, швейная машинка с тумбой, круглый стол под скатертью, в кухне старинная бочка с чистой водой из колонки. Все вымыто: и дощатый пол, и окна. Потолок и стены сияли свежеоштукатуренной белизной. Дом дышал уютом и любовью.

Никогда она не участвовала в шумных пьяных застольях – ни на работе, ни с соседями. На 9 Мая, когда накрывали общий стол и все становились родными, целовались и плакали, Кузьминична после парада шла с мужем домой. Кивнет только и улыбнется сухо. Может, вспоминать не хотела, все-таки осиротила ее война. Вот когда сестра приезжала – та по гостям любила ходить – от нее и узнавали про нелюдимую соседку: читают с супругом книги вслух по вечерам, едят скромно, никого не обсуждают, кроме литературных героев, детей у обоих быть не может – дистрофия продолжала уничтожать выживших и после победы.

– Муж у Кузьминичны давно умер, ей разговаривать стало не с кем, она, видишь, что удумала, дачу себе возле дома устроить. Там у нее крыжовник и смородина растут, а с этой стороны, – женщина ткнула скрученным от ревматизма пальцем в сторону отъезжающего катафалка, – она всегда цветы сажала. Самые простые: бархатцы там, петунью. То, что пестрое, но ухода не требует. И странное дело – никто никогда не рвал у нее ни цветы, ни ягоды. Вообще ее как будто не замечали. Сядет старуха в хорошую погоду на табуретку, на стену своего дома обопрется спиной и сидит с книжкой. Рядом вон сколько народу, а все мимо бегут, катятся по своим делам.

Тем временем процессия ушла со двора, кто-то зашел в дом собирать на стол, а мы с теткой остались сидеть на колченогих табуретках. Я то и дело выискивала ярко-зеленые брюки Егора в пестрой детской толпе на площадке, но не могла остановить рассказчицу: живые свидетели исторических событий всегда меня завораживали.

Справа от дома стоял навес для дров, чуть поодаль – два сарайчика. Сразу за этими сооружениями возвышались новые высотки с подземными паркингами, магазинами и спортзалами на первых этажах. Подъезд к домику перепахали строительной техникой, да так и бросили – с ямами, кусками бетона и торчащей кое-где арматурой.

– Видишь вон тот сарай? Вот из-за него Кузьминична и померла, – зашептала тетка.

– Из-за сарая? Серьезно? – улыбнулась я. – Ей лет-то уже сколько было, если она блокаду застала?

– Осенью восемьдесят бы и было, с тридцать восьмого года она…

– И она работала до сих пор?

– Ну нет. Теперь нет. На пенсию жила. Подарки ей какие-то дарили, как блокаднице, – утюг или вон плиту газовую. Правда, духовка не работала и газ в дом ей так и не провели, но она плиту по объявлению продала, что-то выручила. Дрова, наверное, купила на те деньги. Дрова ей нужнее.

Я вздохнула.

– Ладно, расскажу быстро, – забормотала женщина. – А то уморила тебя уже, а до сути так и не добралась.

– Видишь поодаль крышу трехэтажного дома? В сторону Беринга смотри, левее. Увидела? – Женщина протянула руку. – Я там живу. Этой зимой к нам семья вселилась. Видно, приезжие, а денег немного. Дом деревянный, у нас одна квартира на втором этаже сильно выгорела, а выше – просто закоптилась. Ее они и купили. Мужик лет сорока, пацан подросток и мать с грудным ребенком.

Глава семейства рано уезжал на старенькой иномарке, возвращался поздно, сынок быстро стал своим среди местного хулиганья, а мать изредка появлялась с коляской на улице. Одеты они были скромно, обычно одевались, как все. Продукты отец привозил из «Ленты», тут круглосуточная неподалеку. Мальчишку в школу устроили, он перезнакомился со всеми и вроде остепенился.

По весне Кузьминична застала в своем дворике компанию старшеклассников, сбивающих замок с крайнего сарая.

– Ребята, а кто вам позволил? Вы же мне сейчас всю смородину вытопчете, – обратилась она к ним вполне миролюбиво.

– Это наш сарай, мне батя сказал сбить замок и посмотреть, что внутри. Вдруг что-то для ремонта пригодится, – ответил крепкий белобрысый паренек.

Ровная спина, смотрит прямо – было в нем что-то надменное. Кузьминична подошла к кустам смородины – все целое. Веточки не поломаны.

– Скажи папе, пусть придет за ключом, – ответила женщина. – Я поняла, из какого вы дома.

Парень махнул рукой остальным, мол, уходим, зачем-то подмигнул Кузьминичне, и ватага скрылась между домами.

Прошла неделя, еще одна, за ключом никто не приходил, она успокоилась, а потом и думать об этом визите забыла.

Как-то утром, может, месяц назад или полтора, собралась Кузьминична за рассадой. Принарядилась, туфли достала выходные, взяла корзину с ручками. Обычно в это время в питомник растений привозят гладиолусы, она всегда денег жалела, а тут расщедрилась, решила посадить. Вернулась счастливая, отложенной суммы хватило на три саженца, но она решила потом добавить дешевых цветочков и устроить роскошную клумбу перед кухонным окном.