Ольга Финн - Зачем в Питер?

Только маленькая Ленка в силу своего младенческого возраста сохраняла нейтралитет, но вскоре в военные действия против Кузьминичны была втянута и она.

Однажды в полдень, вернувшись из кассы центра коммунальных услуг, пожилая женщина обнаружила в своем дворике коляску с заходящейся в крике Ленкой. Ребенок был одет в зимний комбинезон и прикрыт теплым шерстным платком, мокрый от перегрева и слез. Увидев Кузьминичну, малышка резко замолчала, вглядываясь в склонившееся лицо, затем ротик перекосился и улицу огласила новая порция детского плача.

– Иди-ка сюда, милая, – достала девочку из коляски старуха. – Кто тебя здесь оставил?

Занесла в дом притихшего ребенка, раздела, взяла чистое кухонное полотенце, обтерла мокрое личико. Постелила сухую простыню в коляску, уложила девочку и принялась качать, баюкая ее и напевая что-то себя под нос. Ленка уснула, блаженно разметавшись под весенним теплым солнышком.

Кузьминична поставила коляску возле окошка так, чтобы видеть ее, пошла собирать себе обед, когда во двор ворвалась мать девочки, схватила коляску и поволокла ее, забыв снять колеса со стопора.

– Пусть бы поспала еще, – выбежала старая женщина. – Так редко у нас погода сухая стоит, такую возможность ловить надо…

– Я сейчас полицию вызову, – прошипела Ленкина мать. – Украла коляску, еще и хозяйничает тут, раздела ребенка, оставила на ветру.

Старуха слегла, а через несколько дней снова обнаружила коляску у своего оконца. На этот раз Вовка постучал и, не поднимая глаз, буркнул, что мать уехала по магазинам, а он, если что, на роллердроме с ребятами. Старуха вынесла на улицу табурет, поставила на солнечный пятачок и принялась самозабвенно качать малышку и мурлыкать колыбельные, которые ей до войны пела бабушка.

Ей не нравилось, что девочку называют Ленкой. «Как кличка какая-то, – поморщилась женщина. – Пусть будет Белавушка». Очень хотелось занести девочку в дом, пусть бы ползала вдоволь по чисто выскобленным полам, но Кузьминична не смела. Она, затаив дыхание, рассматривала чистое безмятежное личико, обрамленное беленькими волосенками, пухлые губки, носик пуговкой, перебирала тоненькие пальчики с прозрачными ноготками. Девочка проснулась и лежала какое-то время молча, потом протянула руки к старухе и доверчиво притихла в ее объятиях.

День шел за днем. Было ветрено, но солнечно. Кузьминична выносила мусор, выставленный из соседского сарая, вспарывая неподъемные мешки и запихивая хлам в обычные, магазинные. Дойти до мусорной площадки сил ей хватало, на обратном пути она присаживалась на скамейку у своего дома и жмурилась, подставляя лицо теплым лучам. Вскоре показались кусты смородины. Несмотря на тень, отбрасываемую грудой мешков, они зазеленели и дружно потянулись к свету молодой порослью. Женщина понимала, что силы покидают ее, и совсем скоро она не сможет зимовать одна в доме с печным отоплением. Последние годы стояли малоснежные зимы, а если заметет? Она и выйти не сможет. Найдут ее тело по весне… Если вспомнят.

Шестьдесят лет женщина дарила жизнь людям, а на старости лет и поговорить не с кем. Новый смысл ее одинокому существованию придавала Белавушка – Вовка все чаще оставлял коляску старухе, убегая с мальчишками то на футбольное поле, то в кино, то еще куда-то. Зимой, скорее всего, девочка начнет ходить и про Кузьминичну забудут, но она наберет книг в библиотеке и будет читать, коротая время до следующей весны. Или станет приглашать Вовку с сестренкой в гости. Боже мой! Она же может сходить в роддом и спросить у девчат, может, кто-то предложит ее услуги няни молодым мамочкам. Уж за спящим младенцем она присмотреть вполне может, да и бутылочку с молоком подержать!

Окрыленная этой идеей, пожилая женщина засобиралась в роддом.

– Она еще, представляешь, мне тогда предложила: «Давай вместе в няньки пойдем, так и зима скорее закончится, и молодым мамочкам помощь, им высыпаться надо», – моя рассказчица потрепала меня за коленку, заглядывая в глаза. Я в очередной раз выглядывала Егора, который нарезал круги по стадиону на самокате и пропал из виду. – Ну какие мы няньки, старые уже! Упустим дитя, грех на душу такой…

– Вы ей так и сказали? – поддержала я беседу, привстав с табурета. Егора не было видно, и я заволновалась.

– Нет, я только плечами пожала, мол, узнай сначала, а я тебя поддержу, – старуха проследила за моим взглядом. – Потеряла? Вон там не он на дереве лежит? Штаны его вроде. Зеленые.

Егор в стороне от площадки оседлал нижнюю ветку дерева, обхватил ее и болтал в воздухе ногами. Какой-то мальчик лежал на траве под деревом. Голосов слышно не было, но я догадалась, что они о чем-то беседуют. Самокат валялся поодаль.

– Сколько ему лет? Семь? Шесть? И то глаз да глаз. А представь младенец – его на руках носить надо, он еще и не скажет толком ничего, – продолжила рассказ о смерти своей соседки моя собеседница. – И то сказать, Кузьминична всю жизнь при младенцах, а я своих растила и любви к ним особой не испытывала.

Согревшись поддержкой соседки, старая санитарка легла спать. Она решила дождаться выходных, когда в роддоме будет поспокойнее, и разузнать обстановку. «Напишу объявление со своим адресом и попрошу девчат повесить на выходе», – с этой мыслью женщина и уснула.

– Видишь, возможно и была бы она сейчас жива, нашла бы семью с младенцем. Может, ее бы и в квартиру забрали добрые люди, но вот какая случилась неприятность.

У этих пермяков заболела девчонка. Мать тут же решила, что не обошлось без Кузьминичны. «Да она ведьма, сглазила ребенка!» – решила женщина и устроила дома истерику, в ходе которой Вовка сознался, что несколько раз оставлял коляску с сестренкой у старухи во дворе. Разъяренная мать ворвалась к пожилой женщине и обвинила ее в колдовстве, что она била младенцев в роддоме и наверняка нескольких зашибла. А все зависть, что своих детей нет! «Ленка вообще не болела! Никогда! – истошно визжала молодая женщина, открывая дверцы буфета в поисках магических артефактов. – Конечно! Раздевала ее, поди, на ветру! Чтобы уморить! Еще и шептала что-то, люди слышали!»

Но доказательств того, что Кузьминична была причастна к колдовству, не нашлось, винить ее было не в чем, поэтому взвинченная мать ушла, хлопнув дверью, а вечером дома пожаловалась мужу.

– Так, ты не нервничай, лечи Ленку. Я старухе еще устрою, – успокоил он жену, гладя ее по голове и целуя в макушку. – Она мне поколдует, старая карга… Только никому ничего не говори – наша хата с краю, если что.

Утром Кузьминична выглянула во двор и осела: все кусты были выкорчеваны и раскиданы по двору, цветы вытоптаны, на дровяном сарае краской было написано огромными буквами слово «ведьма». Женщина выбежала на улицу и подняла глаза: на небе не было ни облачка, вокруг сухо и ничто не говорило о том, что ночью была буря. Старуха села на землю и завыла. Плечи ее тряслись от рыданий, слез не было, только звериный тоскливый вой. Из новостроек народ потянулся к остановке, пересекая ее дворик, но никому не было дело до полусумасшедшей старухи, перебирающей комья земли своими давно потерявшими гибкость пальцами.