Владимир Дергачев - Трек. Роман о бессмысленном, почти документально

– Вот, сидит целый день, слова не скажет, а что он там смотрит – непонятно, – слышался шепоток за спиной. – Наверное, играет, геймер хренов.

Подобные реплики перемежались разговорами о хип—хопе, сдабривались замечаниями насчёт дрим—попа, пересказами сюжетов новых произведений киноискусства, либо рассуждениями о достоинствах последних моделей автомобилей, неожиданно в изобилии появившихся на улицах города. Сам он интереса к новинкам современности не проявлял.

Тем временем испытательный срок, ограниченный двумя месяцами, близился к завершению, а результат пока не просматривался. Все ниши, которые могли бы вывести фирму на желаемый уровень коммерческой активности, оказались занятыми, и втиснуться в заветную «щель» представлялось возможным только одним способом: вытеснить из неё конкурента! Заметим – аналогичным способом, как вскоре выяснилось, делались карьеры и внутри самой фирмы.

И случилось: в один из дней седовласая руководительница, приблизившись к его рабочему месту, строго спросила:

– И как у нас дела? Есть результат? Я просила дополнительно подготовить обзор – где он? позавчера

– Но ведь вчера поставили новую задачу, отменив предыдущую. Ведь так? Невозможно готовить два материала сразу!

Начальница не унывала, безапелляционно чеканя предложения.

– Я ничего не отменяла, оба обзора должны быть готовы, у нас принято всё выполнять!

– Но это невозможно, – парировал Михаил, – вчера у нас одно дело горит, вдруг появляется новая установка, чёткости никакой, да и качеств от такого разброса пострадает!

Мишка глядел на удивление тройные ноги, выглядывавшие из короткой юбки, и изумлялся скорее сохранившимся формам начальницы, чем её словоблудию. Ему почему—то стало всё равно… И как она умудряется ходить в таком. Но сдаваться на растерзание не пожелал.

– Знаете что, если Вам нужен нормальный результат, это одно, если горит отчётность – тогда не ко мне, пожалуйста. Я такими способностями не обладаю, Вы просто мешаете работать!

Фурия окаменела.

– Завтра же идём к руководителю и обещаю, Вас здесь скоро не будет, обещаю!

– Как угодно, устало выдохнул Михаил и уставился в экран. Как ни странно, наступило чувство почти освобождения, появилась какая—то лёгкость безразличия, свободы. И даже думаться стало лучше – странное дело…

То, как всё представят на «ковре», и что во всей неразберихе виноватым окажется именно он, сомнений не имелось. Способов спихивания ответственности существовала масса – эту истину он усвоил ещё на школьной скамье, найдя ей новые подтверждения в институте, что со временем постоянно находило всё новые подтверждения. Вот только один грешок, если его можно считать таковым, он за собой числил: излишнюю требовательность к полноте материала. Хотелось охватить всё возможное и на то время доступное вопреки данному институтским старичком—куратором совету – исследователь должен ограничить массив, иначе трясина! Утонешь. Но не всегда получалось, как и сейчас, так что частично он даже мог бы согласиться с новой начальницей, если только она не станет доводить дело до увольнения.

Ожидание следующего дня затягивалось, заснуть долго не удавалось. Воображения рисовало разнообразные варианты грядущего диалога – вот я скажу, а она (он, они..). Ну, а тогда я.. – и так далее. Забылся тяжёлой дрёмой только под утро, но короткий предрассветный сон оказался на редкость радужным – впереди вырисовывалось нечто светлое, очередной этап, как после дня рождения, где жизнь вновь обретёт смысл.

Но всё сложилось весьма прозаично, если не сказать буднично. Выслушал длинную, как кантилена, тираду об отсутствии у него (Михаила) коммуникативных способностей, исполнительской дисциплины, рассуждения о склонности к индивидуализму («на обед один ходит»), и умения работать в команде, то есть все сетования на то, что своей завышенной «самооценкой» он поставил коллектив «в трудное положение». Демагогия была настолько очевидна, что возражать не имело смысла – аргументация говорила сама за себя. Хотелось собрать свои нехитрые канцелярские принадлежности, состоявшие из простенькой шариковой ручки, степлера, ластика и органайзера вкупе с табель—календарём, беспорядочно разбросанных на столе, и… как вдруг услышал в итоге:

– Вообще Ваш потенциал внушает определённую надежду, Вам бы собраться (хоть сейчас), полагаем, что когда он раскроется в полной мере, Вы сможете внести ощутимый вклад в нашу деятельность. Подумайте, время у нас (Вас) ещё есть!

Значит, его не только не увольняли, но видимо, даже не ограничивали испытательным сроком. Так, во всяком случае, хотелось думать. Эх, а насколько был бы эффектным его демарш, если концовку заменить – встать и уйти, высказавшись напоследок о качестве человеческого материала, собранного здесь усилиями среднего (или высшего?) руководящего звена! И вот, опять эти проклятые компромиссы, но работа ему казалась интересной: нравилась не организационная сторона, не внешнее обрамление, а по существу. Интуиция подсказывала, какой должен быть результат, но вытащить кичливое болото в мир реальности… Идея пока не оформилась окончательно, он даже не мог выразить зревшую мысль словами, хотя это состояние ему хорошо знакомо: придёт само, главное не торопиться, не подгонять.

Домой плёлся понуро, муза витала где—то рядом, но спускаться на землю явно не торопилась. И в квартире пустовато – его предыдущие романы носили какой—то привкус недосказанности, незавершённости. Некоторые продолжались довольно долго, но имели оттенок вымученности, обязаловки, что—ли. Результата в виде создания семьи они явно не сулили, но инерция отношений затягивала, расстаться сразу не получалось, да и природная мягкость не позволяла сделать решающий шаг к разрыву. В других случаях всё заканчивалось достаточно быстро и легко, причём инициатива порой исходила от него самого, если невыносимость ситуации становилась достаточно очевидной. Будучи человеком от рождения щепетильным, худшим из вариантов он считал необязательность, скрываемую за лёгкостью характера и раскованностью очередной избранницы. По сути – хищницы. И как могла эта бездна лукавства укорениться в стране, исполненной ханжеского пуританства, ему было невдомёк.

Ещё одним препятствием становилась аллергия на хамство, даже в его неявной, маскируемой красивыми формулировками или иными лексическими сочетаниями форме.

Удивляться приходилось часто, пока не настало озарение: всё морализаторство носило показной характер, что называется «на публику», необременённой какими—либо принципами и послушно повторявшей набившие оскомину постулаты, чтобы потом посмеяться над ними вместе с их авторами.