Надежда Нелидова - В России жить нескучно

– И вся вам дутая народная любовь. Твоим трудящимся всё равно под кого потоптаться, подёргаться и побухать, лишь бы пивко похолодней да колонки погромче… Помнишь, нет: за справедливость, против пенсионной реформы, за медицину, за прогрессивный налог – десять человек на площадь вышли? А на твою Клавочку площадь забита была – не повернуться, не продыхнуть. Э-эх, люди-человеки, никакого самоуважения.

Качал головой:

– Всё с ног на голову встало. Раньше в скоморохов кости бросали. А нынче глянь: звё-ёзды! А настоящую соль земли загнали под плинтус.

– Кто это соль земли? – ревниво оторвалась от телефона дочка, она начинала после культпросветучилища именно массовиком-затейником.

– Кто? Работяги, механизаторы! Слесари-токари-фрезеровщики, – развернул плечи и хлопнул по иссохшей груди Василий Лукич. – Инженеры. Учителя-врачи. Библиотекари, культурные работники, – и приобнял дочку.

***

С конца февраля Василию Лукичу казалось, что у него на глазах разворачивается сюр (он и не такие слова знал).

В это время, в эту самую минуту гибли люди. Женщины бежали с узлами, в подвалах плакали дети. А в новостях на первой полосе: «Худеем в преддверии лета». «Поклонник в шоке: звезда сделала неудачную пластику». «Область выделила миллион на День пельменя»… Хотелось потрясти головой и ущипнуть себя.

Но худший, мощнейший удар пришёлся по фанатке Таисье Игнатьевне. Подкосил, она даже занемогла в первое время. Это когда её любимцы из телешоу резвой рысью рванули за кордон. Вот те на, а как же:

Не знаю счастья большего,

Чем жить одной судьбой,

Грустить с тобой, земля моя,

И праздновать с тобой?

– Ой, мам, ну ты и проста-ая! – снова протянула дочка. – У них где заднице тепло – там и родина. Я тебе не рассказывала, был в позапрошлом году инцидент? Твоя кумирша Светочка отработала программу, крикнула: «Вы лучшие! Город Н-ск, я люблю тебя!» – ну, само собой, восторженный рёв. И тут же на всю площадь: «Господи, как меня задрало это быдло». Думала, микрофон отключён. Ну, проныра ведущий выкрутился: «Это не то что вы подумали, друзья, это другое. Как здорово б ыло , бы-ло – а не быдло! ».

***

Жена, зарёванная, гремела на кухне посудой. Василий Лукич утешал:

– Хватит рюмить по своим бесценным предметам обожания.

За обедом снова разговор зашёл о сбежавших.

– Они, наверно, себя воображают Дашами и Катями из «Хождения по мукам», – предположила дочь. – Эдакий, знаете, голубоватый страдальческий ореол, флёр диссидентства… Но вот, убей, посмотришь на них, сытых, пошлых – близко на Дашу и Катю не тянут. В своей стране порядок наводите, боритесь, а не виллы бегите. Ещё оттуда тявкают, учат жизни. А здесь слабо?!

– Скажи им про совесть, про боль, про Родину – в лицо ухмыльнутся, – крикнул Василий Лукич и пристукнул жилистой рукой по клеёнке: – И правда, Родина у них – где заднице тепло.

– Ага, – сказала дочка. – Учитель у них больно хороший попался.

– Какой учитель? – не понял Василий Лукич.

– Ладно, пап, ты этого не слышал, а я не говорила. Вообще, на эту тему не сильно распространяйся. Табу.

***

Утром Василий Лукич встал – в зале вроде просторней и светлей стало. Или показалось? А это актёры и актёрки из простенка убраны. Все, кроме самой первой, с которой иконостас начался. Таисья Игнатьевна ходила вокруг да около, вздыхала. А вечером сняла и её, истрепавшуюся, жёлтую от времени.

А под ней, под журнальной фотографией… здоровенная дыра!

– Кот, паршивец, давно ободрал. Я сначала картинкой хотела просто дырку замаскировать, – призналась Таисья Игнатьевна. – А дальше пошло-поехало.

Василий Лукич оглядел прячущуюся за портретом пыльную пустоту: там многие поколения пауков плели свою паутину. Решительно, с треском отодрал кусок обоев – пауки так и брызнули во все стороны.

– Ну что ж. Ремонтировать придётся. Глаза боятся, руки делают.

«Почему не взошли кабачки?» — вбила в поисковик Оля. Главной причиной неудачи интернет назвал заглубление семян и чрезмерный полив. Оля поняла, что напрасно ждать всходов, пошла в магазин. А там продают четыре пакетика по цене двух, ну как не взять.

Спустя неделю проклюнулись и смело полезли там и сям запачканные в земле, трогательные зелёные, толстенькие крылышки. Взошли как первые, так и семена из последующих пакетиков. Все до единого. Получилась не грядка, а плантация на пол-огорода.

Скоро они начали давать урожай. Оля, конечно, любила нежные молочные кабачки, но не до такой же степени! Скоро юные и нежные научились прятаться в широких листьях так искусно, что обнаруживались уже дебелыми поросятами – едва волокла на веранду.

«Какие блюда можно приготовить из кабачков?» Оказалось, сотни, включая варенья, торты, цукаты, котлеты и лазанью.

Кабачки утром, кабачки в обед, кабачки на ужин. Кабачки кубиками, ломтиками, соломкой, кружочками и тёртые. Кабачки жареные, печёные, тушёные, маринованные, фаршированные, в каше, салате и оладушках.

Гостившая у Оли подруга заявила: «Я скоро ср… твоими кабачками буду». И уехала, сердито увозя рюкзак с «поросятами», и ещё катила сумку. А Оля осталась один на один с таинственно молчаливым кабачковым воинством, окружившим, оккупировавшим её домик, растущим и толстеющим не по дням, а по часам. По ночам они мертвенно, глянцевито светились в лунном свете.

Приснился кошмар. С Оли снимают шкурку, трут на тёрке, потом на противне отправляют в духовку. Потом её же заставляют есть. Кабачки плотно окружили и смотрят. И молчат. Жуть.

– Вкусно было? – интересовалась по телефону подруга.

– Ну так себе…

– Но ведь тебя же не осталось, как ты могла есть сама себя?

– Не знаю, – терялась Оля. – Это же сон.

***

Оля – горожанка до мозга костей. Молодая пенсионерка, выглядит на сорок с хвостиком. Фигурка: сверху худенькая как девочка, снизу всё при ней, джинсики лопаются, мужчинам нравится. Нравится-то нравится, но свою половинку в жизни Оля не нашла.

Как влипла в кабачковую и вообще в огородную эпопею. Поехала продавать дом покойной тётушки в деревню Земляника, никто цену не дал. Вообще-то прежнее название деревни Землянка, в честь первой послевоенной землянки, вырытой беженцами. Но на сельской сходке решили добавить одну букву, чтобы название не тревожило, а было мирным, тёплым, уютным, душистым.

Опоздала на последний рейсовый автобус. Натащила в избу сена, уснула под оголтелый ор лягушек и нежный, ожесточённый соловьиный баттл. Была разбужена на рассвете соседским петухом и комарами. Шлёпнула по щеке, поглядела на размазанную на ладони кровь, перекатилась на пузо – и снова уснула так сладко и крепко, как не спала никогда в городе, вообще в жизни.