Катя Стенвалль - Практика предательства и другие истории девяностых

Училка уже не пыталась вести урок. Лиля рыдала, то и дело ударяя кулачком по парте: «Ненавижу его! Ненавижу!» Коровина что-то горячо доказывала своим командирским голосом, требовала расправы. Остальные тоже шумели, в этом шуме иногда слышался голос Лаврика: «Надо сперва всё выяснить». Энди, он же Андрюха, подливал масла в огонь: «А как же поездка в Америку? Мы теперь никуда не поедем?» Его поддерживал Алекс, то есть Лёшка: «А как же наш хор? Как же физкультура? А дискотеки по пятницам?» Но чаще всего слышалось со всех сторон: «Это неправда! Он не мог! Вы сами назло придумали!»

А потом был конец мая и экзамены, и никто не знал, как нас аттестовывать. Оказалось, что мы так много прогуливали за последний год, что преподаватели не знали, какие оценки нам ставить. Ведь Евгений Евгеньевич не признавал оценок, он нам ничего не ставил, не проводил контрольных и вообще не вёл никаких записей. Он был прогрессивным педагогом, тьютором, а не какой-нибудь старомодной училкой. В итоге нам поставили тройки по всем предметам. А кто же будет нашим классным руководителем на следующий год? В классные нам дали физрука Карима Фархатовича. Не знаю, в курсе ли он был, он ведь всё время на больничном.

Дальше стало только хуже. Карим Фархатович, как всегда, отсутствовал, и некому было за нас заступаться. Ребята из других классов смеялись над нами, злорадствовали. Учителя издевались, с удвоенным удовольствием писали нам замечания в дневник, выгоняли с уроков и ставили двойки.

Мы с Сашей обсудили эту историю со всех сторон, снова и снова возвращались к вопросу исчезновения нашего тьютора. Мы старались вспомнить все детали, все малейшие знаки, предчувствия, слова и оговорки, которые могли иметь отношение к делу. Мы с ним сидели у него дома на диване, поставив перед собой на журнальный столик миску с конфетами Белочка, ели их одну за другой, и опять начинали обсуждать эту историю:

– Значит так, давай ещё раз всё по порядку. Как ты думаешь, в среду, когда мы собирались в поход, Жека уже знал, что не выйдет на работу в понедельник? Нет? Я тоже думаю, что не знал. А почему ты так считаешь?

И вот, после долгих обсуждений, мы пришли к выводу, что от нас что-то скрывают. Но мы не можем понять, что, потому что у нас мало исходных данных, или они неверные. Саша предположил, что Евгений Евгеньевич не просто уволился, и не соблазнился местом завуча в элитной гимназии, а что он уехал обратно в Америку. При каких-то таких обстоятельствах, которые нам неизвестны. Саша сказал:

– Видимо, так и было. Как? Почему? Мы не знаем. Мы с тобой исследовали это дело от А до Я, но не смогли выяснить подробности. Так или иначе, он уехал насовсем. И, знаешь что, мне кажется, я тоже здесь не задержусь. Я тут подумал, что мне здесь делать, в этой богадельне? Сейчас школу закончу, поступлю в Университет на отделение химии. Поучусь годик, да и поеду на втором курсе в Америку. Там есть такая программа, после первого курса можно продолжать обучение в Университете в Лос-Анжелесе. Если оценки хорошие, а они у меня будут хорошие, не сомневайся. Махну следом за Евгением Евгеньевичем, может быть там где-нибудь встретимся. А что такого? Это не исключено.

Мне сразу стало очень-очень грустно.

– Ты собираешься ехать в Америку? А когда ты вернёшься?

– Не знаю. Может быть, никогда.

– Я тогда тоже уеду в Америку.

– Конечно! Приезжай. И Алекс поедет, и Энди, и Лиля, и Мэри, и Лоренс – они так сказали. Нет, ну серьёзно, что нам здесь делать? Чего ждать? Нас здесь быстренько снова переоденут в школьную форму, построят по росту, и будем маршировать в пионерской комнате под барабанную дробь, как раньше. Здесь никогда ничего не меняется. Шаг вперёд и два назад. Жека это понял – и свалил. Жалко только, что он ничего нам не сказал. Ну, видимо, не мог.

– Но, может быть, ты там поучишься, а потом приедешь назад?

– Посмотрим. Не думаю, что я вернусь.

Мне всё время казалось, что это какая-то дурацкая ошибка. Я до сих пор не могу понять, как так произошло. Как он мог? Почему Евгений Евгеньевич нас бросил? А если это не он сам, то как, каким образом его у нас отняли? Родители говорили об этом деле, когда думали, что я не слышу. Но я, конечно же, слышала. Они сказали, что Евгений Евгеньевич ушёл из школы совсем не поэтому. Не из-за того, что ему предложили место в элитной гимназии в центре города. Это была просто отговорка. На самом деле там была какая-то некрасивая история с одним из учеников. С кем? Они не сказали. Но это, конечно, неправда. Не может быть правдой, я не могу в это поверить. И даже если эту глупость повторят миллион раз, я всё равно никогда не поверю.

В этой главе используется куплет из песни «Мы тоже советская власть», слова Н. Добронравова, музыка А. Пахмутовой, 1972. А так же куплет из песни The Beatles «Ob-La-Di, Ob-La-Da», 1968.

Кажется, мама меня пропалила. Папа-то никогда ничего не замечает, его можно не опасаться. А вот мама – другое дело. Мне кажется, она читает мой дневник и письма, слушает мои телефонные разговоры, а иногда осторожно задаёт наводящие вопросы. Чёрт! Надо было быть осторожнее, знаю ведь, какая она. С другой стороны, даже и хорошо, что она догадалась, а то сил нет уже прятаться.

Каким-то образом мама узнала, что я встречаюсь с девочкой. Что ж такого, что две девчонки дружат? Ничего. Но мою маму не проведёшь, она быстро поняла, что мы не просто так дружим.

Её зовут Люба, она на два года старше меня. Это одна девчонка с дачи, мы не учимся в одной школе и не живём по соседству. В этом есть небольшая сложность, потому что нам нужно далеко ехать, чтобы увидеться. Для этого нужно отпроситься из дома, придумав какой-то правдоподобный предлог, потом раздобыть деньги на билет, я еду сначала на трамвае, а потом на метро. И мне не хотелось бы приходить на встречу с пустыми руками. А денег у меня нет.

Люба – это самая потрясающая девушка, которую я когда-либо видела в моей жизни. Она выше меня на целую голову, у неё очень хорошие тёмные волосы до середины спины. Она зимой не носит шапку, настолько они густые. Ещё у неё такие же густые брови, огромные зелёные глаза и длинные ресницы. Она красит губы красной помадой, её красный рот на фоне бледного лица видно издалека. Люба считает себя толстой, а по-моему, в самый раз. Она носит тяжёлое чёрное пальто и армейские ботинки. Это так круто!

Моё сердце чуть не выпрыгивает из груди от восторга, когда я вижу её силуэт у станции метро. Она стоит и ждёт меня. Как чёрная тень с округлыми покатыми плечами и рюкзаком за спиной. Я бегу к ней через дорогу, не могу идти спокойно, ноги сами несут меня. Я так рада её видеть! С разбегу обнимаю её, и мы прыгаем, стискивая друг друга в объятьях.

Люба уже закончила школу и поступила в педучилище. Она всегда хотела стать учительницей труда. Странное желание, но ей казалось, очень интересно учить школьниц готовить, вязать, шить себе одежду. Или можно было бы стать руководительницей какого-нибудь кружка кройки и шитья, или пошива мягкой игрушки, или макраме, или, например, заниматься с детьми керамикой. Люба отучилась два месяца, но потом бросила, потому что узнала, сколько получает учительница труда. И ещё потому, что там были только девчонки, ни одного пацана. Это так скучно! Она говорит: «Нафига мне это педулище?» Педулище – это сокращённо «педучилище». Очень смешное слово. И ещё Люба говорит, что это неважно, потому что она всё равно не думает работать. Она не хочет долго жить. Люба собирается скоро покончить с собой. Круто! Никто из моих знакомых не хочет покончить с собой, но ведь они все мелкие, а Люба взрослая. Я только надеюсь, что она поживёт сначала какое-то время, чтобы мы с ней успели побыть вместе.