Катя Стенвалль - Практика предательства и другие истории девяностых

Я никогда не трогала её, не осмелилась, к тому же я не знаю, что и как надо делать, и боюсь показаться смешной. Но Люба часто дотрагивается до меня, гладит по коленям, и выше. Несколько раз она так делала в парке, накрывала меня своим огромным чёрным пальто, чтобы нас никто не видел. Это было так потрясающе! Но и страшно тоже, мне казалось, что теперь что-то случится, только я не знаю, что. Как будто происходило какое-то волшебство или колдовство, и я уже никогда не буду прежней. У меня чуть сердце из груди не выскочило от волнения. А однажды Люба расстегнула мою куртку, задрала мне свитер, морозный воздух ворвался под одежду, но её горячие руки не давали замёрзнуть. Я просто не могла поверить, что это происходит со мной на самом деле. Здесь, в этом тёмном пустынном саду, в самом конце самой дальней аллеи.

Время от времени мимо нас проходит патруль, два милиционера в униформе, в синих зимних куртках с меховым воротником. Сначала, завидев их, мы переставали обниматься и быстренько садились на скамейку рядом друг с другом, как хорошие девочки. Но однажды Люба не дала мне слезть с её колен, она крепко сжала руками мою талию и сказала: «Сиди, малыш!» А когда милиционеры проходили мимо, она сказала им: «Добрый вечер.»

Я не представляю себе, откуда у неё столько храбрости? Я спряталась у неё на груди, уткнулась лицом в её свитер и ничего не видела, а Люба обнимала меня обеими руками сзади и смотрела прямо в глаза милиционерам. Потом она сказала мне: «А что такого? Что плохого мы делаем? Не хулиганим, не шумим, никому не мешаем. Что они нам сделают? Арестуют? Ради Бога, арестовывайте, дальше что? И вообще, статью уже отменили.»

Какую статью? Сперва милицейский патруль проходил мимо довольно часто, особенно после того случая. Но потом они от нас отстали, мы видели их всего пару раз.

Люба научила меня целоваться. Сначала всё было ужасно, и я чуть было не сбежала ещё раз. Потому что я ей сказала, что умею, а сама не умела, но я не думала, что моё враньё когда-нибудь раскроется. А тут так вышло, мы, как обычно, сидели на скамейке, Люба смотрела мне в глаза долго-долго, а потом коснулась губами моих губ. У неё были такие широкие мягкие губы, очень тёплые. Мне кажется, я никогда раньше не дотрагивалась ни до чего, такого же нежного. Я поняла, что сейчас всё выяснится, и попыталась увернуться, но она держала меня очень крепко. Потом она сказала: «Не бойся, малыш.» Она не стала припоминать мне, как я хвасталась, что умею. Вместо этого она поудобнее взяла меня обеими руками за голову и прижалась губами к моим губам.

Мне очень понравилось целоваться! Это самое классное из всего, что я когда-либо делала. И мы теперь часто целуемся на скамейке, или в автобусе, или даже на эскалаторе метро. Один раз какая-то женщина в шубе и с авоськами сказала, проходя мимо: «Какая гадость, совсем стыд потеряли!» А в другой раз мужчина, выходя из автобуса, подмигнул нам: «Эй, девчонки! Хорошо вечер проводите, мне бы так.» Вот прикол! Они нас заметили. Женщину с авоськами я испугалась, а мужчину с его ухмылочкой испугалась ещё больше. Ну а Любе всё, как об стенку, она только смеётся и говорит: «А что они нам сделают?»

Так вот, моя мама, кaжется, о чём-то догадывается. Даже не кажется, а точно. Не пойму только, откуда она знает. Ну, предположим, я езжу несколько раз в неделю в город, чтобы встретиться с подружкой, ну и что? Наверное, мама всё-таки читает мой дневник, иначе это никак не объяснишь. Мама решила, что это всё оттого, что у меня нет никаких интересов в жизни, что меня надо чем-то занять. Она купила мне годовой абонемент в кружок, который называется «Институт Петербуржца». Кружок этот заседает во Дворце Пионеров в центре города, там проходят лекции на тему поэзии Серебряного Века.

Мама обожает Дворец Пионеров. Раньше их семья жила в центре, на Фонтанке, и мама в детстве всё время пропадала там, во всяких кружках и секциях. Она занималась всем на свете: и балетом, и радиомоделированием, и спортивным туризмом, и даже игрой на тромбоне. Тогда это было бесплатно. У неё там было много подружек, они все жили рядом, им было вместе так весело. Мама не понимает, как так может быть, что я не хочу заниматься радиомоделированием. Она считает, что если я найду себе кружок по интересам, то у меня сразу появится много весёлых подруг, и нам вместе будет очень здорово.

Я отвечаю, что у меня уже есть подруга, и нам вместе достаточно здорово, но мама не верит. Она говорит: «Твоя Люба – это не подруга, это чума. И какие у вас могут быть общие интересы? Она тебя старше, вы живёте далеко друг от друга, вы учитесь в разных школах, что вас может объединять? Я её помню, видела на даче, эта девочка совершенно тупая, у неё нет никаких интересов. Как и у тебя. Teбе нужно завести настоящих подруг.»

И вот теперь я дважды в неделю езжу на Невский проспект во Дворец Пионеров. О Боже, какое мучение! Я ненавижу туда ездить, ненавижу этот «Институт Петербуржца», всех там ненавижу, и ненавижу поэзию. Нет, я обычно люблю стихи, и читать, и сочинять, но вот когда меня заставляют – ненавижу! Ведь это время мы могли бы проводить с Любой. Впустую потраченные часы моей жизни.

В группе почти все девчонки, кроме двух скучных очкариков, но их я даже не могу назвать пацанами, настолько они никакие. Мы все сидим на стульчиках, сложив ручки на коленочки, и слушаем занудную бабулю в тёмно-синем платье с кружевным воротничком. Она – какая-то литературная профессорша, её зовут Генриетта Генриховна. Зал, в котором мы сидим, очень красивый, с золотистым паркетом, с лепниной на потолке, с сияющей люстрой и огромными окнами, занавешенными белоснежными пышными шторами. Нам рассказывают про поэтов, читают стихи. Какая тоска! Особенно тоскливо, потому что я знаю, что Люба ждёт меня на улице или в фойе, чтобы после занятий мы могли бы хоть часик побыть вместе.

Когда это мучение заканчивается, я первая выбегаю из зала и несусь вниз по ступенькам. Озираюсь по сторонам: где она? Больше всего я сейчас боюсь, что Люба не пришла, или не дождалась меня. А нет, вижу! Она стоит на улице у дверей и курит. На ходу натягиваю куртку, некогда мне тормозить перед зеркалом и завязывать шарф. Вылетаю во двор, Люба видит меня, бросает окурок, хватает меня в охапку и кружит, обнимает, как будто мы сто лет не виделись. Всё, я спасена! Закончились мои мучения на сегодня! Когда мы вместе, всё просто замечательно! Когда я в её объятиях, со мной точно ничего плохого уже не случится.

Через пару недель Люба сказала:

– Малыш, зачем ты вообще туда ходишь, в этот дурдом?

Ну как же мне не ходить? Родители заплатили такие деньги за годовой абонемент! У нас сейчас с деньгами совсем плохо, а они не пожалели средств на моё образование, чтобы я росла культурной, начитанной, интеллигентной, настоящей петербурженкой. Как я могу бросить эти курсы? И потом мама каждый раз спрашивает меня, о чём была лекция, что там говорилось, какие стихи мы сегодня прослушали, и что мне понравилось, или не понравилось. Люба качает головой: