Катя Стенвалль - Практика предательства и другие истории девяностых

Когда я вечером прихожу к станции метро, я обычно вижу, что Игорёк сидит на скамейке в фойе и читает, поглядывая на вход. Завидя меня, он встаёт и убирает книжку в рюкзак. Может быть, он использует это время, чтобы просто побыть не дома, не под надзором своих родителей, и спокойно почитать? Просто чтобы его никто не дёргал. По крайней мере, он ни разу не заговаривал со мной о том, чтобы перестать встречаться. Я как-то спросила его, что он делает, пока меня ждёт, и он ответил: «Ничего».

Зима проходит, наступает март, а там и апрель. Уже весна и почти что тепло, снег растаял и вот-вот начнёт расти трава. Уже допоздна светло, и гулять стало очень приятно. Всё ещё холодно, но можно уже ходить без шапки. Мама ругается, что я простужусь. И соседка, наша управдомша, пару раз засекла меня с голой головой и кричала мне с балкона:

– Катя! Надень шапку! Я всё вижу, я матери скажу!

Но я всё равно не надеваю шапку!

Мы встретились с Любой, как обычно, у метро «Канал Грибоедова». Оставили Игорька стоять и хлопать ресницами. А сами пошли по Невскому, потом свернули по набережной к Храму Спаса на Крови, потом в сторону Марсова Поля. Мы зашли в Михайловский Садик и скоро оказались на нашей любимой скамейке в конце самой дальней аллеи. Только теперь по вечерам светло, нам не спрятаться в темноте, вокруг полно гуляющих с детьми и собаками. На соседней скамейке тоже кто-то сидит, так что нам никак не побыть наедине. Как жалко! Что же нам делать? Но Люба сегодня не обнимает меня, она взяла меня за руку и хочет о чём-то поговорить. Я ещё не знаю, о чём, но вдруг моё сердце сжимается так тоскливо, горло как будто стиснуло, и трудно дышать. Я уже всё поняла. Люба говорит:

– Ну вот, малыш. Это последний раз, когда мы с тобой видимся. Подожди, не задавай вопросов, дай мне договорить. Если будешь задавать вопросы, я собьюсь и не смогу сказать всё до конца. Завтра в это время меня уже не будет. Ну я же тебе всегда говорила, что всё это ненадолго. Я давно собиралась это сделать, но мне было так хорошо с тобой, мне хотелось чтобы мы побыли вместе подольше. Это было малодушие, понимаешь? Но всему приходит конец. Мне пора. Не бойся, малыш, и не плачь. Хотя, я знаю, ты будешь плакать, но, всё-таки, плачь не так уж долго, хорошо? Найди себе друзей по интересам. Твоя мама была права. Не думай обо мне слишком часто. Не грусти, это правильно, это хорошо. Так будет лучше для всех. Я ведь никогда не хотела жить так уж долго, всегда знала, что скоро уйду. Прости меня, если я тебя расстроила, не сердись. Когда-нибудь ты поймёшь. Я никогда не врала тебе, не вру и сейчас. Я знаю, это звучит дико, но горькая правда лучше сладкой лжи. Меня здесь ничего не держит, мне незачем жить.

Я не верю своим ушам. Всё это так ужасно, что я просто не знаю, что сказать. И Люба, конечно, права, она ведь сразу предупредила меня, она никогда мне не врала. Да, но… неужели её здесь совсем ничего не держит? Я боюсь, что если я раскрою рот и попытаюсь что-то сказать, то я просто зареву. Слёзы стоят в горле и достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы они потекли. Я всё же говорю:

– А я? Ты не хочешь остаться со мной?

И, конечно, слёзы тут же начинают течь сами по себе. А у меня нет ни носового платка, ничего. Люба обнимает меня одной рукой за плечи, а другой вытирает мне лицо, у неё есть с собой платок.

– Ну ладно, малыш, не плачь. Какая ты у меня ещё глупенькая, моя маленькая девочка… Всё будет хорошо, вот увидишь.

Она ещё много всего говорит, утешает меня, гладит по волосам, шепчет мне всякие ласковые добрые слова. Но она так и не ответила на мой вопрос. Неужели она совсем не хочет со мной остаться?

Потом мы идём вместе к метро. Я рыдаю так, что не вижу дороги, Люба ведёт меня за руку. По дороге мы молчим. Подходим к турникетам. Люба вынимает из кармана маленький конвертик и суёт мне его в руку:

– Откроешь завтра в пять часов, сейчас пока что не открывай. Если любишь меня – не открывай.

Я смотрю на конверт, он расплывается, как будто в тумане, а когда поднимаю глаза, Любы уже нет. Верчу головой, но не вижу её. Видимо, она запрыгнула в закрывающиеся двери поезда и уехала. Она не дала мне даже с ней попрощаться! Обнять её в последний раз, самый, самый последний! Ещё раз прижаться головой к её плечу, ещё раз почувствовать её запах, ещё раз, пока она ещё есть на этом свете! Почему она мне не разрешила? Ведь завтра это будет уже невозможно. Ещё минуту назад я могла бы прижаться к ней, схватить её за руки, крикнуть: «Не уходи!» А теперь этот момент упущен. Всё так ужасно!

Я плачу так сильно, что это выглядит неприлично, на меня смотрят пассажиры. Я прислоняюсь к колонне, стою и ничего не соображаю, а слёзы льются рекой мне на куртку. Тут я замечаю, что со скамейки напротив кто-то встаёт и направляется ко мне. Ну конечно, это Игорёк! Что он тут делает? Так и сидел с тех пор, как мы пару часов назад расстались? Наверное, да. Я не хочу его видеть! Я никого больше не хочу видеть. Никого и никогда! Оставьте меня все в покое!

Я отталкиваю его и говорю: «Пошёл нафиг! Как ты меня достал!» Ухожу от него быстрым шагом, лавируя между пассажирами, иногда на кого-то натыкаюсь, иногда меня саму толкают. Я перехожу со станции Канал Грибоедова на станцию Гостиный Двор, забиваюсь там в самый дальний угол. Когда я останавливаюсь, то вижу, что рядом со мной снова стоит Игорёк. Я ору на него: «Чего тебе от меня надо? Что ты за мной таскаешься? Пошёл вон!» Он протягивает мне носовой платок:

– На, возьми. Поехали домой.

Ещё рано, нам два часа надо где-то перекантоваться. У меня в кармане деньги, которые он мне сегодня отдал, и мы идём вместе в кафе. Берём по мороженому и едим молча, не глядя друг на друга. Слёзы капают в моё мороженое, льются по лицу, и их никак не остановить. Никогда я ещё не ела такого горького мороженого. Мой сокамерник Игорь тоже съел только половину, а потом сидел с ложечкой в руке и смотрел в пол.

На следующий день я открыла маленький конвертик, который мне дала Люба. Ровно в пять часов, как она и просила. Там было написано: «Я тебя люблю».

Несколько дней я ходила, как во сне. Я не знала, что делать. Всё было кончено. Всё. Всё было кончено. Единственное, что я хотела, это узнать, когда похороны. Я несколько раз хотела позвонить Любе домой и спросить, но не решилась. Время шло, похороны, наверное, уже давно состоялись. Я не успела попрощаться с ней тогда в метро, не смогла сказать в последний раз, как люблю её, не решилась прийти и проводить её в последний путь. И кто я после этого? Ох, да какая разница?

Я всё время думала о ней, вспоминала её голос. Как она говорила мне тогда на скамейке: «Моя маленькая девочка, моя глупышка, всё будет хорошо». Больше никто со мной так не разговаривает, не обнимает, не целует, не гладит по голове, не жалеет и не называет ласковыми именами. Родители считают, что я плохая, что я врунья и лентяйка. А Игорёк со мной вообще не разговаривает. У меня больше нет человека, который бы меня любил. Мне не к кому бежать. Как я хочу снова увидеть её, спрятаться отo всех у неё на груди, чтобы она накрыла меня своим пальто, и мне снова стало бы хорошо и спокойно.