Катя Стенвалль - Практика предательства и другие истории девяностых

Я хочу знать, где она похоронена! Чтобы у меня хотя бы была могила, какое-то место, куда я могла бы пойти и там плакать. Люба! Услышь меня! Ответь мне! Дай хоть какой-нибудь знак, что ты меня слышишь! Что ты не совсем исчезла. Куда они тебя от меня упрятали? Где они тебя закопали? От этих мыслей у меня начинаются судороги.

Я звоню ей домой, но никто не берёт трубку. День звоню, два и три. Никто не отвечает. Наверное, бедные родители убиты горем. Я принимаю решение ехать к ним.

Приезжаю, звоню в дверь. Долго никто не открывает, хотя я слышу, что дома кто-то есть. Наконец, на пороге вырастает Любин папа. Только не пилот Максимилиан с фотографии, а тот, который собирает бутылки. Он одет в растянутые тренировочные штаны с вывернутыми карманами и очень грязную майку. Волосы у него торчат во все стороны. И вообще кажется, что он спал, я его разбудила. Он смотрит на меня совершенно стеклянными глазами и говорит:

– Вы к Любе? Её нет. Она на дискотеку пошла.

– На дискотеку? На какую дискотеку?

– Откуда ж я знаю, на какую? Она там с этим её Антоном… и ещё с двумя мальчишками. Один Павлик, а другой – не помню. Передать что-нибудь?

Уже конец мая. Я снова хожу в Институт Петербуржца, мама заставила. И ещё она настаивает, чтобы мы продолжали встречаться с Игорьком и дважды в неделю ходили бы с ним в театр. Я не хочу делать ни то, ни другое, но не отказываюсь, потому что это даёт мне возможность проводить вне дома четыре вечера в неделю. Игорёк тоже не отказывается ходить со мной в театр. Там мы сидим рядом, я смотрю на сцену, правда потом мало что помню. А Игорёк читает в темноте, у него с собой фонарик. Иногда он не читает, а просто ничего не делает. Закрывает глаза, и мне кажется, что он спит. Но я знаю, что он не спит, вижу это по рукам, сжимающим и комкающим программку. Ну, если Любы в моей жизни больше нет, то какая мне разница, как и с кем проводить время? Театр с Игорьком – не самый худший вариант, согласитесь.

В Институте Петербуржца скоро будет праздник, конец полугодия. У меня абонемент до следующего Нового Года, ещё шесть месяцев этой тюрьмы. Наша профессорша Генриетта Генриховна сказала, что на последнем занятии мы устроим что-то очень интересное. Мы все будем по очереди читать стихи поэтов Серебряного Века. Она дала нам такое задание, выучить какой-нибудь стих и прочесть перед всей группой. На последнем занятии – свобода, можно самому выбрать стих, который нравится. А после этого мы пойдём в соседнее здание, где в танцклассе будет концерт струнной музыки, и мы сможем потанцевать вальс.

В танцклассе… В танцклассе… Мысли уносят меня назад, в зимний морозный вечер, когда мы с Любой вместе прижимались к холодному стеклу и смотрели на окна этого танцкласса и прилегающей к нему раздевалки. И как один танцор зажимал другому рот, чтобы тот не кричал.

Интересно, как Генриетта Генриховна это себе представляет? С кем мы будем танцевать вальс? У нас в группе всего два мальчика, и оба такие скучные, что танцевать с ними нет ни малейшего желания. Игорька, что ли, пригласить? Он совершенно точно не хочет, но уверена, что вальс он танцевать умеет. Уж точно, родители заставили научиться. Да, я приглашу его, профессорша сказала, что можно взять с собой одного человека.

Последняя пятница мая, уже тепло и во дворе Дворца Пионеров пышно цветёт сирень. Мы все сидим в аудитории и слушаем стихи. Сегодня заключительное занятие в этом полугодии, праздник, или, как говорит Генриетта Генриховна, ассамблея. Мы все одеты в белое. На мне – платье с воланами. О Господи, где только мама его откопала? В каком секонд хенде она это купила? Я выгляжу, как дурочка. Но мама была в восторге, когда отправляла меня сегодня из дома в этом платье. Она сказала, я одета, как тургеневская девушка. Только этого не хватало! В волосах у меня белая лента. Я чувствую себя болонкой, для которой бабушка сшила платьице и завязала ей на чёлочке бантик. Как кукла, которую нарядили дети, прежде чем отправить её на кукольный праздник.

Игорёк тоже в белой рубашке. Как всегда, аккуратно причёсан на косой пробор. Он сидит где-то в последнем ряду с книжкой. Когда приходит мой черёд встать перед всей группой и прочесть стихи, он всё-таки поднимает глаза от книги. Я выхожу вперёд, оглядываю всех собравшихся и начинаю читать:

Наша профессорша литературы в синем платье и кружевном воротничке удивлённо посмотрела на меня, потом замахала руками:

– Катя, Катя, что ты такое говоришь? Что это за произведение?

– Баллада Редингской Тюрьмы.

– Да, я слышу. Это произведение Оскара Уайльда, зарубежного поэта и прозаика девятнадцатого века. А задание было – прочесть стихи отечественного поэта первой трети двадцатого. Ты хоть задание-то читала, прежде, чем его выполнять? Это не те стихи! Вот так бывает, Катя, когда сперва много прогуливаешь, а потом занимаешься самодеятельностью, никого не спросив и не выяснив домашнего задания. Ну ладно, что сделано, то сделано. Ты всё равно молодец, что возобновила занятия литературой. Может быть, ты вспомнишь какой-нибудь стих, подходящий для нашего поэтического вечера? У тебя ведь отличная память, я знаю. Может быть, ты сможешь сейчас без подготовки прочесть нам что-то другое?

– Конечно, Генриетта Генриховна! Сейчас прочту.

В этой главе используется отрывки следующих стихотворений: «Приближается звук», автор А. Блок, 1912. «Баллада Редингской тюрьмы», автор О. Уайльд, 1897, перевод с английского Б. Топорова.

Однажды папа заставил меня пойти на концерт Гребенщикова. Мне тогда было четырнадцать, или пятнадцать. Папа работал над каким-то фильмом о питерском андеграунде, а может это была телепередача, не помню. Дело было в концертном зале СКК. Это был Спортивно-Концертный Комплекс на станции метро Парк Победы, его разрушили в 2020 году. Не понимаю, кому он мешал?

Я тогда не знала о питерском роке практически ничего, а об андеграунде ещё меньше, но то, что Гребенщиков – знаменитость, этого я не могла не знать. В нашем классе некоторые девчонки сходили по нему с ума. Они ходили на концерты, носили самодельные значки с изображением Гребенщикова, переписывали друг у друга его песни, а некоторые даже пытались играть на гитаре. Я не слушала никакую музыку. То есть слушала всякую разную, но у меня не получалось по-настоящему зафанатеть. Что-то нравилось, что-то нет, но не было ничего такого, что бы действительно произвело впечатление. Я завидовала девчонкам из класса, они были настолько взрослее и круче меня! У них были общие интересы, они вместе ходили на концерты. Я хотела быть на них похожей и говорила, что мне тоже нравится русский рок, питерский андеграунд и Цой. Но, на самом деле, мне это всё не очень нравилось. Не настолько, чтобы я осмелилась пойти на рок-концерт, или поехать в центр города и караулить у рок-клуба, или у дома какого-нибудь рок-певца, в надежде встретить знаменитость. Мой папа говорил: «Ты до этого ещё не доросла.»