Лариса Розена - Се, стою у двери и стучу

Исчезли любовь, надежды, радость. Остались: отчаяние, ручки кресла, сжимаемые до боли, и молитва. Все кружилось и рвалось: воздух, сознание. Иногда казалось, что она произносит не те слова, иногда, что выкрикивает их на всю вселенную. Они оглушают, рвут перепонки. Потом опомнилась – ее никто не слышит, кроме нее самой…

Какой звук издает нераскрывшийся в воздухе парашют, устремляющийся вниз? Наверное, свистит, как ветер, гнущий высокие верхушки деревьев, как быстрый пароход, разрезающий глубокую волну или как детский мяч, подброшенный кверху, и возвращающийся в резком порыве обратно. Кто расскажет об этом?…

Холодный воздух обжигал глаза, лицо, тело, заковывал в ледяную сосульку. Сотрясал кашель, тошнило от головокружения и слабости, текла кровь из носа. Но она, не переставая, твердила молитву. Приближалась к земле – родной, желанной, загадочной. Внизу, вместо пугавших сосен, море зеленых берез. Они склонили веточки-руки и приняли ее, словно любимое дитя…

Мягко приземляясь, оседала в гибкую крону из листьев. Долго сидела, вмявшись в кресло. Все затекло и одеревенело, словно уже принадлежало не ей. Вырваться из объятий сиденья трудно – почти срослась с ним.

Стала слегка шевелить пальцами правой, левой рук, сжимая и разжимая. Потерла ладонями друг о друга. Обхватила правую ногу руками и резко отбросила вперед. Нога заскользила по земле, за ней вторая. Встала согнувшись, цепляясь за ветки. Распрямилась. Боль резко ударила в позвоночник. Ноги – ватные. Медленно отрывая их от земли, вновь переставляла и переставляла. Забурлила застоявшаяся кровь. Жива!

Бросившись на колени, поцеловала землю. Идя, скользя, ползая, собрала веток для шалашика. Забравшись вовнутрь, упала в мягкую тишину. Ночью ее сковало холодом. Темнота, чьи-то страшные вскрики, причитания, сполохи. Потрескивали ветки, будто кто-то ходил вокруг, ухали пронзительно совы. Все было живым, недружелюбным, настороженным. Замерла, прислушиваясь. Дикие, исковерканные воспоминания брали штурмом прошлое. Казалось, она опускалась во мрак, на дно ночи, но возвращалась оттуда с молитвой, успокоенная, защищенная, надеющаяся.

Днем жара, комары, жужжание прыгающих и кусающих насекомых. Когда солнце спряталось за тучку, она выбралась из своего убежища. Ползком, на четвереньках, иногда распрямляясь, шла, шарила вокруг, ища водицы. Натолкнулась на исковерканный труп Славика. Наклонившись над ним, стала гладить каждый порез и шрамик… Потом села рядом, положив его голову к себе на колени, некогда такую любимую и родную… Пристально смотря в глазницы, беззвучно зашевелила губами, точно убаюкивая малое дитя… Что за шум разнесся над тайгой, будто из сердца каждого дерева? Кто так протяжно плакал? Или это был стон ее сердца? Стремительным снегопадом прошла их любовь… Она не смогла его даже закопать. Несколькими кучками твердой земли присыпала сверху, прочитав молитву, в беспамятстве поползла к себе…

От укусов, опрелости, пота тело покрылось ноющими волдырями, чтоб унять зуд, елозила по веткам березок, набросанных в шалаше.

Внезапно налетел ветер, понесло холодом. Застонал диким ревом лес, охая, свирепея, рыдая. Прошумел, отхлестал дождь.

Ира ожила, выползла в грязь на мокрую, насытившуюся влагой землю… Яркими, веселыми бликами играло солнце в блестящей листве. Трепетал парной воздух. Вот и лужа. Простая лужа после дождя. Она светилась всеми оттенками сочной лесной жизни, отражая солнце в небе, лето, зелень, хмурость временно набежавшей тучки. И вновь трепет, буйство. За сердце схватила пьянящая красота, словно сосредоточенная в этой живой, дышащей лужице! Она пила из нее с земли и было ненасытно, вкусно и радостно. Так она ликовала только в детстве, когда мама на каникулах пристраивала в санаторий. За день можно отшлепать много-много километров в своих бегунках-скороходиках под звонкую песнь лета, звенящую цветами, ягодами, орехами. А в конце пути, изморенные, припадали к ручью, загребая ладошками холодную, сладкую воду…

Ира застонала. В нежные струи воспоминаний просачивался яд отчаяния. И она запретила себе скачки в прошлое. Взгляд внезапно упал на полянку. У ее ног кружились две красивые белые бабочки. Они летали так смешно и непосредственно-радостно, будто дети, выпущенные на свободу из дома после долгого запрета. Одна оседала над другой, делая затейливые «па», не отставала и вторая. Потом резко взлетев, первая куда-то умчалась, а напарница осталась в травке. Что же этой с ней? И вдруг сразу целых три, танцуя, кружась, подлетели к товарке, и уже четыре вспорхнули ввысь.

На сердце у Ирочки потеплело: Господь в каждом помысле, действии с ней… И стало крепнуть, набирать силу желание жить… Однажды проснулась от упрямого жужжания, махнула веткой, чтоб отогнать комара, но это было нечто другое. «Самолет», – закрутилось в сознании. Вырвавшись из шалаша, стала истошно кричать, перемежая слезы, отчаяние, надежду. Взмолилась к Господу, чтоб ее нашли. Сорвала красный чехол с валявшегося кресла, привязала к ветке и принялась махать им, рассекая зеленый воздух.

Заметили. Уже в бессознании подняли на вертолет…

Дома ходили в трауре. Знали – Ира летела тем злополучным рейсом. Она заранее дала телеграмму – встречайте, вылетаем, целуем.

Новое сообщение ошеломило: приезжайте за дочкой – жива.

Папа долго не мог насмотреться на свою, чудом обретенную, девочку. Мама еще находилась в больнице и ничего не знала.

Больше Ирочка замуж никогда не выходила, покрытая черным, вдовьим платком. Поговаривали даже, что она приняла монашеский постриг в миру…

Вечер, словно предновогодняя радость, загадкой, улыбчивостью спустился на землю, зажег огоньками рассеянную дремоту, разбудил в душе нежность и желание дружеского общения. Наскоро одевшись, Татьяна направилась к своей приятельнице.

Галя – незаменимая собеседница. Находчивая, бойкая, всегда в хорошем настроении. Нельзя сказать, что жизнь постоянно гладила ее по головке и заглядывала в рот, ожидая приказаний. Нет. Ей приходилось самой бороться за свое место под солнцем тяжелым физическим трудом, собранностью.

– Здравствуй, милая, хорошо, что зашла, я дремала.

– Прости, разбудила…

– Наоборот, дело к ночи, нечего спать.

Подвижная, небольшого роста, с воздушно-пушистым одуванчиком волос на голове и молодыми, веселыми глазами, она располагала.

– Проходи, пожалуйста, хочешь чаю попьем?

– Спасибо.

Они сели за маленький уютный столик, расставив чашки с дымящимся чаем, розетки с вареньем, тарелочки с пирожными.

– Не удивляйся, сегодня на работе отмечали мой день рождения. И вот кое-что осталось.

– Поздравляю.