Олег Белоусов - Первая повесть и первый роман. Том 1

– Катя, не стоит плакать… Скоро дадут свет, и мы благополучно спустимся вниз. Лифт надёжно держится и ничто не может его заставить рухнуть вниз. Это предусмотрено конструкцией, – искренне на этот раз постарался объяснить Филипп. Он боялся даже представить, что истерика случится и со второй девушкой.

– Я знаю… – ответила тихо Катя и спустя некоторое время добавила, что ей жалко Таню. Подруга оказывается больше переживала о том, что Татьяна серьёзно больна, и это могло сказаться на её дальнейшей судьбе. Филиппа вдруг осенило предположение, что большинство фобий у людей имели природу недостаточной осведомлённости. Катя знала, что лифт не может упасть ни при каких обстоятельствах, и это позволило ей избежать паники. Но тут же, на своём примере, Домников нашёл противоречие своему предположению. Может быть, и он не имел бы боязни летать самолётами, если бы, не анализируя, взял на веру успокаивающую любого нормального человека статистику, что шанс погибнуть в авиакатастрофе равен соотношению, примерно, одного к десяти миллионам. Но именно его знания, как он считал, породили у него страх летать. Домников рассуждал следующим образом: представлял мысленно знаменитую «русскую рулетку», где в револьвер рассчитанного на шесть патронов смельчак вставлял только один и крутил барабан, проводя по руке от плеча до локтя, затем подводил к виску дуло револьвера и спускал курок. У отчаянного человека имелся один шанс из шести, что он погибнет. Здесь же нужно представить револьвер с барабаном на десять миллионов патронов, где вставлен так же только один патрон. Нарваться на единственную пулю в таком огромном барабане представлялось действительно маловероятным. Но если посчитать, что за всю жизнь вы можете совершить сто и более полётов, то барабан револьвера уменьшался с десяти миллионов до ста тысяч. А если представить, что вы живёте в вечно кризисной России из-за её огромных размеров и малочисленного населения, которая, как проклятая своей ролью противовеса в мире, не может себе позволить разделиться на маленькие и хорошо организованные национальные государства, подобно государствам Европы. В России вы вынуждены часто летать на старых самолётах или где ваш летательный аппарат отремонтируют не должным образом, или ваш самолёт могут заправить некачественным топливом, то ваш барабан уменьшится более значительнее. Эти «если» можно, наверное, добавлять и ещё, и вероятность их сосредоточения в каждом следующем полете в России неумолимо возрастает, а это уже причина для фобии. Значит, не только неосведомлённость может вызывать фобию, но и чрезмерная осведомлённость внушает нам страх.

Домников отогнал от себя все рассуждения, но теперь в его голову пришёл навязчивый, неприятный и колючий вопрос, который за все это время, что он находился в лифте, приходил тотчас, как только он переставал думать о чем-либо ином. Подобно вымокшему бревну на реке при сплаве леса, вопрос этот то тонул в сознании, то всплывал вновь. «Почему я избегаю спросить себя прямо?.. Если мой ответ будет неприличным, то никто об этом, кроме меня, не узнает… Никто! Разве я не могу честно себе ответить на вопрос: был бы я таким же чутким и участливым, если бы в моих руках оказалась больная или больной, которые не так приятны мне, как эта несчастная, но молодая и красивая девушка?» Филипп понимал, почему ему пришёл в голову именно этот вопрос. Домников помнил, что немедленно после остановки лифта и после того как больная бросилась к нему со словами о помощи, он словно услышал давно знакомый и удивительно настойчивый зов. Этот «зов тела», как он называл его для себя, подсказывал ему, что это шанс заполучить её, как женщину, с меньшими ухаживаниями в знак благодарности за оказанную помощь после того, как они благополучно выберутся из застрявшего лифта. Тогда Филипп отогнал эту приятную, как ему казалось, подсказку, но она сидела в его голове и никак не исчезала. Она только с каждой минутой проведённой в темноте все больше и больше казалась ему крамольной. Домникову было дьявольски сладостно осознавать, что это корыстное и неуместное в данной ситуации желание сидело в нем. Большее удовольствие приносило Филиппу то, что он понимал, что подобное желание могло реально осуществиться. Филипп, возможно, ненавязчиво постарается не упустить этого шанса. Никакая болезнь и страдания несчастной, но привлекательной девушки не могли поколебать его желания или ослабить силу этого желания. Филипп не нуждался особенно в женщинах, но каждая новая приятная девушка лишала его терпения, приличия и совести. Домников осознал, впервые за время проведённое в неподвижном лифте, что где-то глубоко в душе первые минуты был рад случившейся остановке лифта. Сила желания не давала ему замечать этот кошмар, несмотря на порванную и измазанную рубаху, несмотря на окровавленную спину, несмотря на то, что пришлось терпеть грязь, духоту, боль и неудобства, несмотря на то, что он не выполнит сегодня намеченных планов. Теперь Филиппу вдруг стало понятно, почему ничто не мешает плодиться народам в нищих странах Африки и Южной Азии. Нищета, голод, неустроенность не могут влиять на возможности тех сил, что сидят в нас. Домников где-то читал свидетельства военнопленных первой мировой войны, которые рассказывали, что зимой в лагерях, под холодным дождём, голодные, грязные и вшивые солдаты еженощно занимались онанизмом, а некоторые парочки мужеложством.

Филипп впервые со стыдом вспомнил, что улыбался первое время после остановки лифта и не мог не улыбаться, и благодарен был темноте, потому что девушки не видели его нескрываемой удовлетворённости на лице. Теперь только одно принесло ему моральное утешение – он честно и искренне утвердительно ответил себе на поставленный вопрос: «Да! Я помог бы в этой ситуации любому человеку, может без особого удовольствия, но помог бы, невзирая на его пол и внешнюю привлекательность! Но почему все моё тело испытывало приятное волнение от предстоящего возможного успеха у девочек?.. Почему позывы моего сытого и сильного тела подавляют мой человеческий дух?.. Почему нет равновесия между телом и духом?.. А возможно, это равновесие препятствовало бы жизненно необходимому приросту людей на Земле? Не увеличиваясь числом, род человеческий не смог бы развиваться и как следствие – выжить… Наверное, поэтому во мне, в молодом мужчине, должна, прежде всего, находить выход моя способность „рисовать“ себе подобных…»

Эти размышления заставили Домникова вспомнить сомнительные, неприличные и даже преступные поступки за прожитую недолгую жизнь, которые вызывали у него трепет и холодок в груди.

В старшей группе детского садика он подружился с девочкой, которая явно его выделяла из всех мальчиков в группе. Если всем ребятам она не позволяла принимать участие в её играх с подругами, то Филиппа она всегда принимала в компанию играющих во «взрослую семью» девочек. Эта девочка и Филипп одно мгновение смотрели друг другу в глаза, и им все становилось понятно. Девочка будто говорила ему своим взглядом: «Ты можешь всегда приходить… Я не могу тебя не пустить в игру, потому что очень рада тебе». Филипп уже тогда чувствовал свою силу над девочкой и во время прогулок на игровой площадке пользовался этим решительно. Филипп незаметно отделялся от компании мальчиков, уверенно звал подвластную ему девочку уединиться с ним в какой-нибудь разукрашенный большими божьими коровками фанерный домик и наперёд знал, что девчонка обязательно пойдёт, и она действительно, как на верёвочке, покорно шла за ним. Там Филипп садился на лавочку, прибитую вдоль стены, и просил поклонницу подойти к нему близко. Девочка знала, зачем он её зовёт, и подходила к нему вплотную и покорно стояла…