Анатолий Самсонов - Знак креста

По возвращении в свой блиндаж комбат зажег спичку и увидел спящего в обнимку с телефонным аппаратом мальчишку связиста и рядом с ним прикрытый куском чистой тряпки котелок и кружку. Осторожно, чтобы не уронить и не расплескать ношу, Буров забрал все и выбрался под открытое небо. Подумалось: «А звезды к каше приправой». – Наминая холодную кашу и запивая ее холодным чаем, комбат, вглядываясь в восток, прикидывал: «Светать начнет через два – три часа. Надо поспать. Мальчишку будить жалко, уж больно сладко спит». – Но разбудить пришлось: – Как зовут-то тебя, боец? – разбудив спящего, спросил комбат. – Игорь я. – Как, как? – Виноват! Рядовой Игорь Сила. – Хорошо, хорошо, рядовой Сила. Разбудишь меня через полтора часа, а если крепко буду спать, – буди силой. – Буров улегся в углу, усмехнулся про себя и повторил: «Буди силой. Вот это Си..,» – и не додумал, провалился в сон как в черную бездну.

Разбудил комбата, однако, не мальчишка – связист, а вестовой от комполка, прибывший с докладом о том, что обещанные «дегтяревы», ПТРы и трофейный МГ в расположение батальона доставлены. Отпустив вестового, комбат глянул на сонного и виновато хлопающего глазами мальчишку связиста, простительно махнул ему рукой, зябко поёживаясь, вышел из блиндажа и наткнулся на комроты Боксера. Отгоняя зевоту и прикрывая рот рукой, тот сказал: – Крепко спишь, командир. Не слышал даже когда я пришел к тебе, и когда вышел.

– Не ко мне ты пришел, а к себе. Это и твой командный пункт.

Светало. Восток готовился полыхнуть заревом восхода.

Мужчины закурили. – Все хочу спросить тебя, комбат, кое о чем, – крепко затянувшись, начал комроты.

– Валяй, – разрешил Буров.

– Вот скажи, почему ты Бубенко назначил командиром роты, и почему ты обращаешься к нему только по фамилии, хотя все его кличут Бубном? А меня всегда называешь Боксером? Используешь кличку. Почему?

– Потому. Бубенко вор в законе. И эту кличку – Бубен, или погоняло, как они говорят, ему дали уголовники. Для них он Бубен. А для меня Бубенко. Не хочу я, пойми, уподобляться карманнику Сопле, домушнику Какеру, мошеннику Хрюне или мокрушнику Бачбану и обращаться к нему так, как обращаются они. Вот поэтому он для меня Бубенко. Почему поставил его на роту? Да потому, что уголовники подчиняются ему беспрекословно, как они говорят потому, как если что не по его, так он сразу левой в хлебало, а правой в бубен. А еще поставил его на роту потому, что у него с немцами старые счеты. Да, да старые.

Вот, послушай. Он родом из города Ровно.

Это было еще в Гражданскую во время оккупации Украины немцами. В соседней хате обосновался немецкий офицер, а хозяев дома с детьми выгнали в хлев. Младший брат Бубенки однажды зачем-то залез через окно к немцу в его комнату и попался. Офицер приказал выпороть его. После этой порки пацан стал кашлять и мочиться кровью и вскоре умер. Бубенко немцу за брата отомстил. После очередной офицерской попойки, когда тот крепко задрых, залез к нему через окно и зарезал. В отместку немцы сожгли и дом, и хлев вместе с хозяевами и детьми. Все это происходило на глазах Бубенко. Да-а. А теперь Ровно опять под немцами. А там его мать и сестра. И, кстати, он, Бубенко, далеко не дурак, и понимает, что и от него самого теперь зависит их освобождение. Вот такие пироги. А почему ты для меня Боксер? Да потому, что эта кличка, во-первых, не от блатных и, во-вторых, она дана тебе по делу – за праведный мордобой. Всех деталей, правда, я не знаю. Ты бы рассказал – как дело было? – Да что там рассказывать, – вздохнул комроты, – началось все это в Бресте в тридцать девятом году. Капитаном я был тогда, ротой командовал, в совместном с немцами параде участвовал по случаю завершения Освободительного похода в Польшу. После парада выпивали мы с ребятами, ну, я и брякнул, что, мол, не доведет нас до добра эта наша показная дружба с немчурой, нет, не доведет. И что ты думаешь? На следующий день дернул меня к себе особист. Покачал головой, пробормотал, что надо бы поменьше языком трепать в такой сложной военной и международной обстановке и дал прочитать бумажку. Прочитал я и ахнул: такой же, как я, комроты донос на меня настрочил. Особист у нас мужик неплохой был, ну, я ему и говорю, мол, порви ты эту сраную бумажку, и дело с концом. Опять покачал он головой и говорит: – Нет, не с концом, ошибаешься. Говнюк этот уже и в Особый Отдел корпуса стуканул. Там и решат, что с тобой делать.

В общем, дали мне за одну мою фразу один год лагерей, и попал я в Пермский лагерь. Отсидел от звонка до звонка. В день освобождения привели меня к куму – начальнику лагеря, – подмигнул он мне хитро и сказал, что, мол, отродясь таких как мой приговоров не видал. Всего один, надо же, только один год лагерей! Затем подмигнул опять и сообщил, что в моем деле нет бумажки о лишении меня воинского звания и сказал, мол, обращайся в кадры, может еще и обойдется все. Такой расклад, сказал он мне, означает, что кто-то наверху благоволит тебе. И я тебе хорошую характеристику дал. И потому смело дуй вперед и вверх. Там доложишь, что наказание понес, вину осознал, язык свой укоротил, исправился и, дескать, готов опять в строй.

Добрался я до Москвы и подался в кадры. И что ты думаешь? Захожу я в бюро пропусков и встречаю, думаешь, кого? Да, да, его, стукача, с-суку иудину! Весь чистенький такой, в новенькой форме и «Красной Москвой» пахнет. Что было дальше – припоминаю плохо, будто обухом по голове шарахнули. Помню только, сразу дал я ему в глаз левой, а потом пару раз добавил правой. Он в отключку. Как потом выяснилось, три зуба я ему выбил и челюсть сломал. И опять загремел я в наш лагерь, но уже на три года.

Как только прибыл я с этапом на зону, сразу же меня дернул к себе тот же кум. Рассказал я ему, что тут скрывать, как все случилось, посмеялся он над моей несчастной судьбой, потешной она ему, видишь ли, показалась, затем достал из ящика стола мое дело и показал мне обложку. А там под грифом «секретно» карандашом нацарапано – Боксер. Никому об этой детали беседы с кумом я, понятное дело, не рассказывал, но в отряде меня встретили уже как Боксера. Быстро работает лагерный телеграф. Вот так и было. Да. А теперь я хочу тебя спросить.

– Валяй, пока время есть, – снова разрешил Буров, почесывая перебитый кривой нос и пряча за рукой улыбку

– А что это ты нашего разведчика только по имени-отчеству называешь? – спросил Боксер. Комбат в ответ усмехнулся: – А потом еще спросишь: почему я его снайпера Петровичем называю?

– Ну, да, тоже интересно.

– Раз интересно – слушай, и поймешь. Разведчик наш – Георгий Семенович Хромов происходит из терских казаков. В четырнадцатом году, двадцати лет отроду, хорунжий Хромов в составе Кавказского корпуса Русской Императорской армии участвовал в знаменитой Сарыкамышской операции в Закавказье против османов Энвер-паши. Начальником штаба в турецкой армии Энвер-паши был немецкий генерал фон Шеллендорф. Турция и Германия тогда в союзе были против России. Это он, Шеллендорф, планировал турецкое наступление на позиции русских. А наш Хромов, он и тогда уже был разведчиком, нашел горные проходы и вывел в тыл наступающим туркам наших терских казачков и горных егерей, ну, и врезали они туркам как следует. Дело закончилось окружением и полным разгромом турецкой армии. Объегорил наш Георгий Энвер-пашу и фон Шеллендорфа. Георгия наградили тогда офицерским Георгиевским крестом. Потом были еще два: за Карс и рейд к Трапезунду.