Антон Рай - Один день Ивана Денисова

Решив этот вопрос, Иван приступил непосредственно к обеду. Он признался себе, что весьма сожалеет о том, что не обладает желудком господ средней руки навроде Чичикова, «что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, так что вчуже пронимает аппетит, – эти господа, точно, пользуются завидным даянием неба!» 32Эх… Но нет, желудок у Ивана был совсем другого рода – весьма капризный у него был желудок (следствие общей нервозности), так что он всегда был вынужден следить, как бы не съесть лишнего куска, да и к тому, что ел, всегда относился с некоторым подозрением. А тут еще сиди и ешь недельной выдержки суп. Неполезно это. Ну да съел Иван свою скудную порцию и, прислушавшись к своим ощущениям, пришел к выводу, что желудок сегодня капризничать вроде бы не собирается. Пока, во всяком случае. Хорошо. Теперь можно и чай пить.

Чай. Если пищу Иван принимал всегда на кухне, то чай он пил всегда в комнате, сидя перед телевизором, каковой он и смотрел в основном только в послеобеденное и после-ужинное время – где-то по полчаса. Чай был его любимой трапезой – тут он, можно сказать, чувствовал себя Алешой Бесконвойным из одноименного рассказа Шукшина; Алешей Бесконвойным с его глубочайшей любовью к банному ритуалу. А Алеша так любил париться в бане, что даже отказывался работать по субботам (а суббота была рабочим днем в колхозе), за что его песочили, песочили, но сделать с ним ничего не могли. «В субботу он просыпался и сразу вспоминал, что сегодня суббота. И сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел. Он даже не умывался, а шел сразу во двор – колоть дрова. У него была своя наука – как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением…» 33. Но не об Алеше у нас сейчас речь, а об Иване, а он как раз баню совсем не любил и даже душ принимал далеко не каждый день, но зато любил он пить чай. Конечно, своей науки пить чай у него всё же не было, и сам чай у него был самый обыкновенный, и заваривал он его так, что любители чайных церемоний, верно, только руками бы всплеснули, и всё же когда он включал телевизор, а потом приносил в комнату чашку чая и блюдце с какой-нибудь выпечкой (коржиком или сочнем с творогом, или с песочным кольцом), на душе у него становилось как-то спокойно, умиротворенно. Вроде как всё шло своим чередом – так, как и должно идти. А ведь именно в этом и состоит главная функция любого ритуала – заколдовать реальность, умиротворить ее, сделать ее предсказуемо-приемлемой.

Итак, Иван сел перед телевизором и… нет, так сразу он пить чай не начинал. Минут пять-семь чай должен был подостыть, а он пока что перепрыгивал с канала на канал, ища, на какой бы картинке ему остановиться. Это было важной частью действа – тут не годились какие-нибудь там новости (а особенно криминальные) или первый попавшийся сериал – нет, картинку еще надо было поискать. Лучше бы всего попасть на старый, пусть бы и сто раз просмотренный советский комедийный фильм – просмотр советского кино, вероятно, и для пищеварения полезен – в отличие от чтения советских газет 34.

Однако пока что Иван не мог найти ни советского фильма, ни чего-нибудь другого. Попал он было на «Солярис» Тарковского, но это всё же не для «после обеда» кино. Можно сказать, сериал наоборот. Одно – слишком низко, другое – слишком высоко, а для «после обеда» требовалась золотая середина. Уже почти совсем смирившись с тем, что ему всё же придется удовольствоваться погружением в новостное месиво, Иван вдруг наткнулся на передачу о довольно известном советском актере. Ну что ж, не само советское кино, так – о советском кино. Вполне подходяще. И пять минут как раз прошли – можно приступать и непосредственно к чаепитию.

Сегодня к чаю у него был коржик. Вообще, Иван очень любил выпечку. Вы скажете, что тоже любите ее? Но люди, скажем, и грибы любят, но, как утверждает Толкиен, до хоббитов им в этой любви весьма далеко 35. Вот и до Ивана вам, весьма вероятно, было бы далеко в вашей любви к выпечке. Обед без выпечки для Ивана и вовсе не был обедом, и он бы скорее обошелся без супа, чем, допустим, без коржика к чаю. Но коржик коржику рознь, как и песочное кольцо песочному кольцу, или сочень с творогом – сочню с творогом. В этом состоит немалая проблема любви к пище – становишься чересчур разборчивым и даже до абсурда капризным. Нормальный человек поел и пошел себе, а вот тот, кто любит поесть – и то ему не то, и это не это. Уж коржики, казалось бы, все одинаковы. Но нет, стоит вам полюбить выпечку, и вы очень быстро поймете, что нет в природе двух одинаковых коржиков. Один слишком рыхлый, другой, напротив, чересчур твердый, пересушенный. Мелочь, конечно, но настроение уже не то. Непредсказуемые, в общем, это ребята – одинаковые с виду коржики 36. Соответственно, каждый раз, приступая к чаепитию, Иван с опасливым ожиданием делал первый укус – каким-то будет его сегодняшний коржик? Оказался вполне себе. Бывают и повкуснее, но вполне подходяще. Как и программа по теле, в общем. На крепкую четверку. Иван не торопился – на уничтожение всего одного коржика у него обычно уходило минут десять – он бы с удовольствием уничтожил и два, и три коржа, но приходилось помнить о желудке. Параллельно он следил за программой об актере. Показывали отрывки из кино и спектаклей – некоторые он знал, некоторые видел впервые. Вот, например, отрывок из теле-спектакля «Фома Гордеев», где актер играл крестного Фомы:

«– Жизнь, брат Фома, очень просто поставлена: или всех грызи, иль лежи в грязи…

Старик улыбался, и обломки зубов во рту его вызвали у Фомы острую мысль: «Многих, видно, ты загрыз…»

– Лучше-то ничего нет? Тут – всё?»

Фоме внушалось, что – да, тут всё, а он, видимо, хотел увидеть в жизни и что-то другое. Что-то кроме извечной грызни за кусок побольше. Отрывок этот весьма зацепил Ивана, тем более, что он не только не смотрел спектакля, но и книгу не читал. Тут ему пришлось поставить себя на место Сани Григорьева из «Двух капитанов» Каверина, а Саню его подруга Катя однажды поймала на незнании романа Диккенса – при том, что Саня считался весьма культурно продвинутым индивидом 37. А тут такой пробел. Это дело надо было исправлять. И Сане, и Ивану.

И вдруг Ивану стало не по себе – он почувствовал приближение той самой неведомой угрозы; он снова почувствовал себя в магическом круге, который пытается пробить некая нечистая сила. Как-то это было связано с только что увиденным отрывком. Но как? Он по-прежнему не мог этого понять. Вместе с тем, сейчас, за чаем, страх не завладел им, но лишь слегка к нему прикоснулся и отступил. Почему? – опять-таки непонятно.