Виктор Улин - 2 наверху

На листе, не испачканном посторонними записями, значилось лаконично:

( x + y ) 2= x 2+ 2 xy + y 2.

– Хорошо, – он кивнул. – И даже очень. Второй вопрос…

– Что – « хорошо », Дмитрий Викентьевич? – спросил Ильин. – Формулу я вижу. Но что она означает? Я вас спрашиваю, Коровина…

– Коровкина, – поправила девушка.

– Извините, Коровкина. Прочитайте, что вы тут понаписали.

– Ха плюс у два наверху равно ха два наверху плюс два ха-у плюс у два наверху, – бойко проговорила абитуриентка,

– Что за « ху », кто наверху?! – Ильин взвился так, словно это касалось его лично.

– Это…

–…Что вы несете?

– Формула написана правильно, – не давая Коровкиной раскрыть рта, ответил Панин.

Как математик он должен был быть возмущен, но как человек понимал, что будущему менеджеру эти чертовы формулы сокращенного умножения понадобятся не более, чем собаке пятая нога.

– Девушка волнуется, запуталась, – добавил он.

– Волнуется она… – с ядом ответил желтолицый доцент. – Не здесь надо было волноваться!

– Но я, тут…

– Идите. Неудовлетворительно!

– Послушайте, Аркадий Валентиныч, – возразил Панин. – Давайте посмотрим второй вопрос!

Не понимая себя, он защищал несуразную абитуриентку.

– Чтобы еще одно « ху » увидеть, только внизу? Не о чем говорить, – отрезал Ильин. – Человек не может внятно прочитать то, что написал сам. Неудовлетворительно.

Схватив со стола экзаменационный лист, он сунул его девушке в руки.

– На будущий год приедете поступать. И попросите, чтобы вам кто-нибудь эти формулы прочитал вслух прежде, чем явитесь на экзамен.

Закусив губу, девушка встала и деревянной походкой прошагала к двери.

– Кто там следующий? – спросил Ильин. – По списку… господин Малышев, не так ли?

–…Можно я, я уже готова!

Девица, которая поднялась из среднего ряда, была еще более телесатой, чем Тюльнёва. На сегодняшнем экзамене лимиту « пятерок » явно предстояло исчерпаться.

– Начинайте сами, Аркадий Валентиныч, – тихо проговорил Панин. – Мне нужно в туалет.

Работа в паре с Ильиным была епитимьей перед очищением на доцентское звание, но никто не мог заставить работать всерьез.

Выйдя в коридор, он достал бумажник.

Наличности нашлось двести рублей: четыре грязных бумажки по пятьдесят, одну из которых предстояло разменять в маршрутном автобусе на пути домой.

– Принимай сисястых девок сам, старый козел, – громко пожелал Панин закрытой двери. – А я пошел в банкомат за тремя сотнями для Леонида Леонидовича.

– Что, так и сказала – « два наверху »?! – ухмыльнулся Игорь Станиславович Горюхин, неостепеннный старший преподаватель кафедры высшей алгебры и геометрии.

Белозубый, как Голливудская кинозвезда, поджарый и мускулистый, он выглядел великолепно.

Полосатая футболка агрессивностью несочетающихся цветов вызывала ассоциацию с флагом сексуальных меньшинств.

Но с ориентацией Горюхина все обстояло нормально.

Он был легендой математического факультета в области похождений среди студенток, но – в отличие от Ильина – ни на ком не женился.

– Именно так, Игорь Станиславович. Дмитрий Викентьевич подтвердит.

Панин молча кивнул.

В большой аудитории пахло шампанским и кофе.

Доцент кафедры теории функций Леонид Леонидович Артемьев, которому то ли сегодня, то ли вчера исполнилось пятьдесят с чем-то лет, стоял во главе фуршетного стола.

Когда-то Панин учился у него, слушал лекции и сдавал экзамен по ТФКП. Сейчас они стали полноправными коллегами.

Артемьева он уважал: было в этом доценте необъяснимое внутреннее благородство, редкое в нынешние времена.

Высокий, стриженный почти под ноль и загорелый до желтизны, он напоминал китайского киноактера Гэ Ю.

Как и все прочие экзаменаторы, проведшие целый день при жаре в душном физматкорпусе, доцент Артемьев до смерти устал.

А сейчас, конечно, молча завидовал тем людям, чей день рождения пришелся на зимнее время, когда можно от души выпить крепкого и крепко закусить.

Впрочем, устали все без исключения.

– Но как это – два наверху? – спросил коллега Горюхина, неженатый ассистент Андрей Владимирович Морозов. – Я понимаю, если бы…

Тощий, сутулый, очкастый, обросший черной бородой, он напоминал Лазаря – не ожившего, но восставшего из гроба – однако на факультете его почему-то называли « Самурай Мудакито ».

Панин уважал Морозова за чувствительную душу и умение понимать непонятное.

–…Если бы « один наверху » и « один внизу ». Но как два могут быть наверху – убей, не пойму.

– Да элементарно. И два наверху и три с обеих сторон…

Горюхин ухмыльнулся, взглянул на Галину Сергеевну и добавил, понизив голос:

– Я тебе по пути домой, Андрей Владимирович, расскажу, как это делается.

– Ну, Игорь Станиславович, – сказал Ильин. – Расскажите уж, просветите старика… А вы, Дмитрий Викентьевич, почему молчите?

– Я… – Панин встрепенулся, взглянул на Артемьева.

Тот больше, чем обычно, напоминал китайца.

–…Циньхуй-суйхуй, сяосяо-хуйхуа!

Слова пришли из студенческого прошлого.

Тогда каждый изгалялся, как мог, остроты сыпались из рога изобилия.

Фраза означала нечто безобидное. Но китайские фонемы придавали ей непристойное звучание.

Ильин китайского не знал и, кажется обиделся.

Панин не отреагировал: пиетета к похотливому старику он не испытывал, поскольку у него не учился.

В дверь кто-то поскребся, потом тихонько приоткрыл.

– Мы заняты, у нас заседание! – рявкнул Федор Иванович Куценко.

На факультете он имел кличку « Шаляпин » – хотя на великого певца не походил ничем, кроме имени-отчества – был невысок и коренаст.

Самого Панина, тоже чисто по фамилии, иногда называли « Адмиралом ».

Учившись на год позже и специализируясь по кафедре теории функций, Шаляпин уже был доцентом.

Хитрый хохол выбил бы себе должность, даже работая под запойным Зотовым.

– Два наверху, два наверху, два наверху… – нараспев повторил Куценко. – Придумать же такое! Надо попробовать.

– А три наверху можно реализовать? – поинтересовался Морозов. – Я не понял, что ты имел в виду, но все-таки. Дима, а ты как считаешь?

Панин пожал плечами, привычно отметив, что все зовут его Димой, а Галина Сергеевна говорит « Митя » – хотя от этого ничего не менялось.

–…Федя, шампанского!

Над Шаляпиным возникла Гагатька – Вера Воропай.

Под тонкой блузкой подрагивала молодая грудь.

Если бы не скверный характер, эта женщина была бы привлекательной.

– Вера, я за рулем!

Рукой, напоминавшей окорок, Куценко отвел от себя горлышко.