Максим Сонин - Любовь во время карантина

Нам не нужно подстраиваться под общие правила, понимаешь? Мы два мужика и должны строить отношения с этим знанием в голове.

Жена и сын. Видимо, так надо. Мы все так же сидим на скамейке. Мне все так же хорошо рядом с ним. Я аккуратно и вдумчиво размышляю вслух о его опыте. Мне сложно представить, через что ты прошел, но я рад, что ты справился. Ты очень сильный и смелый парень!

В полночь закроются на карантин все бары и рестораны. И мне очень хочется успеть в любимое место. Всего двадцать квадратных метров, стены, потолки и пол покрашены в черный, место, излюбленное готами, байкерами и поклонницами берлинского техно. Здесь маленький Берлин для своих, дыра в стене, где можно все. Оно не переживет карантин и закроется навсегда в начале лета.

В черном-черном баре черная-черная музыка и все люди в черном. Все, кроме нас. Его ярко-красный свитер бросает вызов моему ядовито-зеленому худи. Вы похожи на рекламу United Colors of Benetton, отмечает бармен. Мы смеемся вместе с ним. Я весь вечер держу его за руку, а после третьего коктейля нагло целую на глазах у готов и техно-кобр. Когда он отлучится в уборную, одна из них, проходя мимо, подмигнет и спросит, не ошиблись ли мы баром.

Держать его за руку, ощущать сильные, теплые пальцы этого взрослого, доброго, красивого мужчины – невероятное удовольствием для меня и по сей день. Пытаясь объяснить самому себе, что я чувствую в этот момент, перебирая в голове все известные мне сочетания телесных и эмоциональных ощущений, я останавливаюсь на стабильности, заземленности и доверии. Когда я держу его за руку, во мне отключается бдительность, ожидание худшего. Я вековой дуб. Я гора. Никто и ничто не представляет для меня опасности.

Домой мы попадем в четыре часа утра. Я включу дисколампочки, поставлю пластинку, мы будем танцевать и целоваться, а оказавшись в кровати, решим никуда не торопиться и заснем, обнимая друг друга.

Слово «карантин» произошло из итальянского quaranta giorni – «сорок дней». Так в Венеции называлась отсрочка входа в порт кораблей, прибывающих из других стран. Волшебный город, настоящее чудо света, он не торопился пускать в себя чужаков. Все хорошее требует времени.

Нашу «отсрочку» мы проведем вместе. Он единственный человек, с которым я буду видеться вживую. Все остальные люди из моей жизни будут жить в коробочках бесконечных видеоконференций и звонков.

Он очень быстро откроется мне во многих аспектах. Как расточительный на ласки и энергию любовник, как бережный и участливый слушатель и как возлюбленный ревнитель. Его тело, запахи, прикосновения и само присутствие очень быстро станут родными. Он не первый мужчина в моей жизни, но совершенно выбивается из их списка по всем параметрам и характеристикам, кроме одной константы. Я всегда любил красивых мужчин.

Карантин оказывается полезным для наших отношений. Все замедлилось. Никуда не надо идти. Незачем торопиться. И мы не торопимся, поддерживаем удобный для обоих баланс, уделяем друг другу достаточно времени, энергии и пространства для самовыражения. Мы договариваемся быть честными друг с другом, не прятать свои червоточины, искать точки соприкосновения и принимать различия во взглядах и мнениях. Нет, это не детская влюбленность двух тинейджеров, но это не значит, что в ней меньше нежности или привязанности.

Пройдет семь месяцев, и я, размышляя о карантине, отмотаю ленту мессенджера, перечитывая сообщения, которыми мы обменялись через сорок дней после знакомства.

Знаешь… Ты мужчина моей мечты.

– Вы одна будете?

– Нет, спасибо. Меня… э-э-э… Меня ждут…

– Подождите.

– Что-то не так?

– Ну… – Девушка в синей маске делает вид, будто снимает ее. Уголки губ приподняты – улыбается, сегодня приходится напоминать не в первый раз.

Ксюша смущенно ойкает, хрустит полиэтиленовым пакетиком со стойки, надевает маску (белой стороной внутрь, иначе не работает), потом капает санитайзером на ладонь – безумное действие, если подумать, ты же после этого все равно будешь касаться столов, приборов, чужих плеч, родных плеч, не только плеч, может быть, ну и так далее, – и заходит в бар. Зачекинилась? Зачекинилась. Куар-код сосканировала, и теперь айтишник где-то в глубине здания московской мэрии, там, откуда не выносят диваны с депутатами на улицу, будет знать, что она делала в пятницу вечером. Пусть его зовут Оруэлл. Привет, Оруэлл, давай запишем тик-ток.

Из динамиков играет бэнгер. Девушка в свитшоте с собачкой и темных очках не по размеру уделывает коктейль и объясняет подруге, почему Фуко был прав, а Байден – говно. Парень с тоннелями в ушах втирает нескольким знакомым о том, как он поднял бабла на инстаграме. Редактор одного известного медиа с желтыми волосами громко ругается на музыканта, от интервью с которым у него сгорела жопа.

Почти все без масок. По абрикосовому дыму рыщут щупальца неона. Ксюша скользит взглядом по бару и ищет ее. Ищет и не находит. Не предупредила и не пришла? Или испугалась?

Ксюша подумала, что тоже испугалась бы, но она же тут, в конце концов. Больше не нужно выкраивать себе время на ночной зум, и придвигать к себе вебку поближе, чтобы тебя было лучше видно, и выгонять кота, чтобы перед ноутом не вертелся. Можно прийти, сесть лицом к лицу и…

– Девушка, а давайте снимем маски?

– Зачем?

– Так познакомиться с вами хочу.

– А я с вами – нет.

– Это потому что вы меня без маски еще не видели! А вот я сниму и…

– Нет, спасибо. Боюсь заразиться.

– Что, ковидом?

– Нет, тупыми подкатами.

Вместо контактов обменялись факами.

Не смогла найти ее, пришлось занять столик у окна. Как в тупом ромкоме или романе Ремарка. Столик, кстати, последний – и почему вдруг никто не занял его раньше? Хотя нет, вот же – увидела на стуле напротив черную сумочку, потом молча кивнула сама себе, встала и решила постоять снаружи бара (холодно, но свежо) – как вдруг ей кладут ладонь на плечо.

– Парень, я же сказала, – огрызается было Ксюша и хочет уже сбросить непрошеную руку, но замечает кольцо с тремя зелеными камушками на среднем пальце, и смуглую кожу рук, и белый пушок на тыльной стороне ладони.

– Я сначала не узнала тебя без маски.

– А я тебя вообще не увидела, – удивляется Ксюша. – Где ты была?

На ней светло-коричневый тренч и черная водолазка. Волосы забраны в конский хвост. Ничуть не изменилась с тех пор, как – да, с последнего зума, конечно, с чего бы ей меняться? А духи? Духи те же, что и до ковида – «деметровое» яблоко и снег, свежо и чуть кисло, но почему-то притягательно кисло. Как в капкане: ты знаешь, что туда заходить не надо, но все равно идешь, потому что не можешь. Как там этот аромат назывался, «Каренина»?