Максим Сонин - Ступает слон

© Максим Сонин, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Когда-то я обещала подруге Овсянке, что, если мне когда-нибудь будет угрожать опасность, я обязательно напишу об этом в своем дневнике. Смешно. Сейчас мне угрожает опасность, но никакого смысла в том, чтобы писать имена тех, кто мне угрожает, здесь нет, потому что вряд ли этот дневник когда-нибудь будет издан. Я отделю его от остальных своих бумаг и передам Кентавру вместе с некоторыми другими вещами. Весь этот процесс описан в моем завещании – юрист уверяет, что его будет невозможно оспорить. Довольно грустно, что в таком возрасте мне уже пришлось составить завещание и проконсультироваться с юристом. Но все к лучшему – и мне все равно приятно, что Кентавр и Овсянка вернулись в Париж, и в эти дни, мои последние, мы можем быть вместе.

Мы снова живем втроем так же, как и раньше. Над квартирой витает дух M., но Кентавр и Овсянка не пускают его в квартиру. Я чувствую, как сгущаются тучи, и не могу ничего с этим поделать. Я не знаю, как именно я умру. Вернее, не знаю, как именно меня убьют. Я вижу нож для писем, который иногда крутит в руке Овсянка. Я замечаю, как смотрит в мою сторону Кентавр. Я знаю, что M. примеряется к моей груди, когда я сплю. Я умру, но я не знаю, откуда явится смерть. Что напишут на моей могиле?

Я подняла взгляд от книги, и оказалось, что напротив меня сел парень болезненно гетеросексуальной наружности. На нем были плотные черные штаны, футболка с застиранной надписью «СЕВЕР» и куртка-ветровка. Между раздвинутых коленей он поставил черную сумку, в которой что-то неприятно звякнуло. Я постаралась отвернуться к окну плавно, чтобы он не ощутил никакой демонстративности в этом жесте. Мне просто не хотелось на него смотреть.

Перрон за окном все никак не хотел прийти в движение – мимо поезда шли люди с чемоданами, пронесся маленький мальчик с бумажным флажком в руке. Я поправила наушники и снова услышала голос Мари. Мне давно надо было купить новые наушники, но я все время об этом забывала, поэтому теперь приходилось постоянно поправлять провод, иначе звук пропадал.

«Face – это музыкальное будущее, – говорила Мари у меня в ухе. – Пусси со гуд – это фем. слоган, который в песне про суицид выступает рефреном. Face говорит, что хочет умереть, ждет смерти, но единственное, что удерживает его в этом мире, – это любовь к женщине. Да, она выступает в роли сексуального объекта, такого эротического Иисуса, который пришел, чтобы тебя спасти и трахнуть. Но Face очень точно отражает то, как в этом спасении участвует традиционная система мужского доминирования. Он говорит о том, как „она“ не может достаться никому, кроме него, включая в диалог других мужчин, точно так же, как христианство опирается на ереси и „неверных“ для того, чтобы утвердиться в собственном превосходстве. Он понимает, что без других мужчин не сможет установить отношения с женщиной и сдохнет. И наоборот, он понимает, что без женщины не сможет установить отношения с мужчинами, потому что тогда они не будут считать его за своего».

А ведь она собиралась рассказать мне о том, как украсила гостевую комнату к моему приезду… Но это, вообще, стандартная ситуация – Мари бывает трудно удержаться от монолога, а я не возражаю, потому что никто, кроме нее, не станет объяснять мне всю глубину феминистского посыла в творчестве Фэйса. Моя подруга Таня – единственная другая женщина, с которой я обсуждаю феминизм, – вообще не слушает русскую музыку.

Мари замолчала, и я посмотрела на экран телефона. Телеграм опять глючил и отказывался проигрывать следующее аудиосообщение. Я нажала на фиолетовый треугольник, и Мари снова ожила:

«„Это Face, это Face, это Face, я;

Это Face, это Face, это Face, я;

Я кончал ей на face, прям на face, да!

Это Face, это Face, это Face, я! “

Он ведь поет о том, что женщина здесь выступает лишь зеркалом для него самого. „Face“ не значит „Лицо“, „Face“ значит „Я“, „Себя“. Он поет „Я кончал ей на себя“. То есть не на „нее“, а при помощи „нее“. Это довольно тонко. То есть Face, конечно, не профеминист, в том смысле, что права женщин его не волнуют. Но он профеминист в том смысле, что честно и точно передает суть гетеросексуальных отношений ».

Я покивала, соглашаясь с ней. Русский рэп и вправду вызывает у меня ровно то же отвращение, что и патриархальные отношения – в этом Мари была права. Мари снова замолчала, и я включила экран телефона. Оказалось, что сообщения закончились.

Иногда мне казалось, что она специально записывает мне демоверсии своих мыслей, чтобы я продолжала поддерживать с ней диалог. Вот сейчас мне очень хотелось спросить ее о сути гетеросексуальных отношений, потому что мне всегда нравились ее развернутые метафоры. Я потянулась, в который раз удивленно думая о том, что впервые выезжаю из России одна. Надо было написать маме и тете, но я медлила, потому что медлил поезд. К тому же мама могла мне отзвониться, а разговор с ней сейчас совершенно испортил бы ощущение взрослой жизни. Я зевнула, стараясь прикрыть лицо рукавом, чтобы не привлекать к себе внимания, и снова посмотрела на телефон.

Сначала я собиралась записать Мари ответ голосом, но, глянув на парня на сиденье напротив, передумала. Он был в наушниках, но я не знала, играет ли в них что-то или нет.

«М., – набрала я. – А расскажи, в чем суть гетеросексуальных отношений?»

Вообще-то мне полагалось сейчас не переписываться с Мари, а читать подаренную тетей «Жизнь после самоубийства». Вроде как она могла дать мне хорошее представление о Еве Лисетской, с которой я должна была встретиться в Санкт-Петербурге. Но у меня болела голова, перрон за окном все никак не хотел трогаться, и думать о книге не хотелось совершенно. Вместо этого я пригнулась, потрогала ладонью чемодан под сиденьем. Я очень гордилась тем, как компактно мне удалось запаковать вещи. Всего один чемодан – это очень мало, учитывая, что из Москвы я уезжала почти на две недели.

Я ношу довольно плотные ткани, к тому же с моим ростом любые штаны и кофты занимают примерно в два раза больше места, чем те же вещи моих подруг. И тем не менее я уложилась в один чемодан вполне нормального размера. У меня еще был школьный рюкзак с книгами, но с ним я собиралась расстаться в Питере и в Хельсинки ехать уже с одним чемоданом.

Мари прислала мне аудиосообщение, и я поправила наушник, чтобы его прослушать. Парень на сиденьях напротив поднес телефон к губам и что-то наговаривал, устало глядя по сторонам. Губы у него были сальные, и я снова отвернулась к окну.