Микита Франко - Дни нашей жизни

Мне было все равно, что он скажет. Даже если тоже начнет ругаться – плевать.

– Это очень хорошо, – наконец сказал он.

– Нет. Это плохо!

– Это нельзя никому показывать, но это хорошо.

– Выкинь его!

– Не буду. Я его сохраню.

– Зачем?

– Буду перечитывать, когда стану старым. Сидя в кресле-качалке у камина.

– Надеюсь, что без него, – съязвил я.

Слава ничего не ответил. Он поцеловал меня в макушку и вышел из комнаты вместе с моим сочинением.

А меня охватило злое, яростное вдохновение. Я был счастлив написать новое сочинение. Злорадно я рассказывал, что у меня только один папа, что его зовут Слава и что люблю я только его.

Перед тем как лечь спать, я специально оставил тетрадь открытой. Пускай зайдет утром и прочитает.

После того случая с сочинением я решил, что больше никогда не буду первым разговаривать со Львом. Если сам что-нибудь спросит – я отвечу, но первым ни за что не заговорю. Вообще. До самой смерти. Я твердо решил. И никогда больше не буду называть его папой.

Сейчас это кажется забавным детским возмездием, но хватило меня надолго. Я в самом деле перестал к нему обращаться, а в диалоге со Славой, если речь заходила о Льве, вместо «папа» говорил «он». Даже если из контекста было не ясно, кого я имею в виду, я бы скорее умер, чем пояснил, что говорю про папу.

Конечно, дело было не только в сочинении, но еще и в математике, которая была для меня непостижимой страной со своим языком и законами. Я чувствовал себя в ней варваром. Слава быстро умыл руки, сказав, что при виде цифр у него отключается мозг, поэтому мучиться со мной математикой пришлось Льву.

Точнее, не так: мне пришлось мучиться с математикой и Львом. А может быть, нам обоим. С математикой и друг с другом.

Это была такая игра: кто кого первым доконает. Если я его, то он психовал и намекал, что я тупой. Если он меня, то я плакал (а он намекал, что я тупой). В итоге спать все ложились очень поздно, а утром я вставал совершенно разбитым и шел в школу, которую уже к третьей неделе начал называть «долбаной школой».

Тем не менее учился я хорошо. За домашнюю работу у меня всегда были одни пятерки. Это потому что за мои школьные дела отвечал Лев. Тогда я и узнал, что он перфекционист, ну просто больной на этой теме. После случая с сочинением у него появилась какая-то мания вырывать листочки. Если я допускал больше двух ошибок на страницу, он заставлял меня все переписывать.

Приходя с работы, он устраивал рейд по моим школьным принадлежностям. Открывал рюкзак и проверял, в каком состоянии тетради и учебники. А они никогда не были в хорошем состоянии. После уроков я скидывал вещи в рюкзак, будто в урну, отчего по возвращении домой все оказывалось смятым. За это Лев высказывал мне все, что он обо мне думает, о моих мозгах и моей природной безалаберности. Затем он проверял дневник. Обычно там все было в порядке, но мне каждый раз было страшно, будто, едва Лев в него заглянет, там неведомо откуда вырастут двойки.

В общем, с наступлением школьной поры жизнь стала сложной. Теперь от меня все время что-то хотели. Пока я не пошел в школу, никто из родителей со мной так сильно не ругался. А теперь никакого спокойствия и никакого свободного времени. Даже некогда пожить для себя!

Мысль о том, что впереди еще одиннадцать таких лет, казалась мне невыносимой.

Некоторой отдушиной для меня было общение с Леной. После уроков мы иногда ходили к ней домой: ее родители работали до вечера, так что весь день квартира была в нашем распоряжении, и мы делали что хотели. Однажды родители поручили ей помыть пол, пока они на работе, а она в тот день позвала меня, вылила на пол в коридоре ведро воды и научила меня кататься по мокрому полу, как на коньках. Мы этим часа два занимались – так пол и вымыли.

Правда, иногда она заводила разговоры на нелепые темы и рассказывала мне всякие враки. Например, про то, что девочки раз в месяц писают кровью. Я ей не поверил. Это странно.

Ленина семья была первой семьей, на которую я мог посмотреть со стороны. И она была как большинство семей: мама, папа и ребенок. Некоторые их порядки не совпадали с нашими. Например, однажды Ленин папа приготовил нам яичницу с жидким желтком, а у нас дома такую есть нельзя. Как-то раз я попросил сделать яичницу жидкой, а Лев ответил, что еду надо есть в готовом виде, а не в полусыром, если не хочешь заболеть сальмонеллезом. Что это, я не знал, но заболеть не хотел.

Когда я увидел эту яичницу у Лены, я поднял на ее папу свои честные глаза и спросил:

– Вы что, хотите заболеть сав… савмн… салм…

– Ешь давай, – шикнула на меня Лена.

Ну, я и съел. Вроде бы не заболел.

А слово «сальмонеллез» потом выучил, как и другие названия болезней. Я потом во всех словесных играх их загадывал. Все задумывали «стул», «кровать» и «школу», а я – «сальмонеллез» и «фенилкетонурию». И мои слова никто отгадать не мог, даже учителя.

Под Новый год у Лены дома оказалась настоящая сосна. Сами мы обычно ставили искусственную елку, и она ничем не пахла, а Ленина – пахла и кололась, и на ней росли шишки. Поэтому, вернувшись домой, я сказал, что тоже хочу настоящую елку. На тот момент искусственная уже была наряжена, и Лев сказал, что никто не будет ее разряжать, так что живая останется на следующий год.

Целый год – это же сто тыщ миллионов лет, особенно если тебе семь! Короче, я заревел. Пошел реветь в свою комнату и ныть оттуда, что никто в этом доме меня не ценит: один раз попросил хоть что-то сделать – и то не могут!

Тогда родители сжалились и купили мне настоящую елку.

Едва мы поставили ее в зале, Лев спросил у Славы:

– Тебе не кажется странным, что мы притащили домой дерево?

– Думаю, это не самое странное, что нам предстоит пережить в ближайшие десять лет, – ответил Слава.

А я скакал вокруг, радуясь, что теперь моя елка тоже пахнет.

Впереди были Новый год и мой первый детский «корпоратив» – городская елка во Дворце культуры.

Инна Константиновна сказала, что мы должны будем прийти в костюмах и подготовить стишок для Деда Мороза, чтобы получить подарок.

Моим вдохновением для костюма стал мультик «Дракулито-вампиреныш». Я случайно увидел его по телевизору и твердо решил: хочу костюм вампира.

Льву эта идея не понравилась. Он сказал, что это «не по-новогоднему». Что на Новый год принято наряжаться в снежинку, зайчика или белочку, а в вампира – на Хэллоуин, но у нас нет такого праздника, поэтому побывать вампиром мне вообще не судьба.

Хорошо, что эта идея понравилась Славе. Он и его творческое воображение по полной оторвались на мне и моем костюме.

Мы купили детский аквагрим, а в магазине «Все для праздника» нашли настоящий вампирский плащ и клыки. Бабушка перешила мне старую жилетку, чтобы она больше напоминала вампирскую, а из куска ткани вырезала фигурку в виде летучей мыши. Белая рубашка и брюки у меня были свои.