Нина Войтенок - Повороты судьбы. Проза XXI века

Начался первый учебный день с открытия новой школы, и, как полагается, первое слово взял глава волости Максим Давыдович. После февральских событий он удержался на своем месте. Голос его стал мягче, точнее сказать, звучал вкрадчивее, но напускная улыбка не могла скрыть холодный, колкий взгляд. А глаза – зеркало души. Потому и закрепилось за ним в селе с того трагического дня: «Макся – черная душонка». Он, конечно же, об этом знал. Начал свою речь, посмотрел на присутствующих взрослых и стал повторяться в словах, словом, заикаться. И совсем растерялся, когда в толпе заговорили громко и засмеялись. Но он хорошо знал своих селян, был хитер и, когда важнее было выбрать меньшее зло для себя, не раздумывая, делал это, пряча все остальное глубже.

– А сейчас слово представителю от уездного комсомола Даниле Георгиевичу Войтенок, – Максим Давыдович проговорил с улыбкой, уверенный в одобрении селянами его действий.

Данила не сразу сообразил, услышав знакомую фамилию, он любовался молодой учительницей, думая о том, как ей трудно придется, ведь уже вряд ли приедет помощь в этом году, на которую она так надеется.

– Пожалуйста, просим Вас, Данила Георгиевич, – Прасковья Федоровна, обращаясь к Даниле, засмущалась, покраснела, что не ускользнуло от взрослых.

– Дорогие ребята, сегодня для вас открываются не только двери этой новой, пусть пока небольшой деревянной школы. Но с сегодняшнего дня для вас открывается дверь в новую жизнь, строителями которой вы будете. И от того, как с первых школьных дней вы начнете овладевать знаниями, от вашего старания, прилежания, зависит скорейшее наступление того светлого будущего, о котором всегда мечтали ваши деды, мечтают стоящие сейчас перед вами отцы и матери. Вы все теперь – одна школьная семья, будьте дружны, помогайте друг другу во всем.

Данила не любил пространных речей, тем более в данный момент понимал, какая перед ним публика. Свои слова он сказал в большей степени для взрослых, от них многое зависело в школьной жизни детворы. Видимо, взрослые поняли это и слушали Данилу с вниманием.

Закончил он, обращаясь к ребятам:

– Слушайтесь учительницу, помогайте ей, берегите ее. Вас много, а она – одна, – Данила улыбнулся.

После торжественной части старших детей отпустили домой, а малыши несмело перешли школьный порог. Прасковья Федоровна замыкала это шествие.

В полдень Данила вновь пришел в школу, чтобы узнать, как прошел первый день учебы, какие трудности особенно мешают в работе. Говоря о трудностях, он лукавил даже перед самим собой, его просто тянуло в школу, чтобы еще раз увидеть Прасковью Федоровну – с недавнего времени, он только о ней и думал.

– Единственная трудность, мешающая нам нормально работать, – это нехватка бумаги и карандашей, – сообщила учительница, обрадованная появлением Данилы.

– А можно ли бумагу заменить дощечками, карандаши – угольками? – спросил Данила.

Прасковья Федоровна вначале не поняла. Данила продолжил:

– Дощечки побелим белой глиной с молоком, так и моя мама делает, чтобы к печке можно было прислониться и не измазаться побелкой. На них можно будет писать угольком. Потом осторожно стирать, а по необходимости – вновь белить. Или же чуть оттеним дощечки. На них хорошо будет виден мел.

Глаза Прасковьи Федоровны загорелись. Она уже радовалась за детишек: теперь каждый сможет писать.

Поздно вечером Данила, счастливый, вновь шел рядом с Прасковьей Федоровной: она разрешила проводить себя до школы. Ей давно этого хотелось, а еще она боялась Федота, который не сводил с нее наглых, пьяных глаз.

Федота, равно, как и его отца, в селе не любили. Прожили они в селе немало, но понять их толком так и не смогли. «Сами себе на уме», – говорили о них односельчане. С сельской молодежью Федот не находил ничего общего ни в словах, ни в делах. Отец его тоже был замкнутый, суровый мужик, и чем удивлял односельчан, так это дружбой с главой сельсовета. Жену свою, Олимпиаду, и трех дочерей заставлял работать с утра до ночи, не слышали они от него ласкового слова. Держал при хозяйстве помощницу Настю, моложавую бабенку, с ней был ласков. Поговаривали в селе, что Настя-то и была теперь ему женой. Попытались как-то дочери отстоять свою мать, прогнать со двора помощницу, но им же и досталось от отца, а матери – и того больше. Селяне жалели эту женскую половину и пуще не любили мужскую.

А для Данилы с этого вечера наступили самые счастливые времена его жизни: каждый вечер, опьяненный своей любовью, он возвращался домой после прогулки с Прасковьей Федоровной. Бывая в другом селе или в уезде по комсомольской работе, Данила уже не оставался на ночлег, спешил навстречу со своим счастьем, своей радостью, хотя бы на пять минут.

***

Подходил к концу сентябрь. Серые тучи все чаще затягивали небо, сеял холодный дождь. Несколько раз в день он принимался моросить, проплывет туча и выльет все свои запасы на землю без остатка. Пройдет немного времени, и новая туча принимается источать холодные водяные струи. Повсюду гулял сердитый ветер, свистел в голых сучьях деревьев. Осень 1920 года удлиняла свой путь.

Неожиданно Данилу вызвали в уезд. Там его ожидало ошеломляющее известие: его, простого сельского парня, направляли делегатом на III съезд комсомола. До села он домчался быстрее ветра, правда, чуть не загнал своего Рысака, за что получил от матери.

– Куда ты собрался в такую даль? – прослезилась Агафья. – А как я останусь одна с внуками, ты обо мне подумал? – мать говорила с обидой в голосе. А Данила не мог понять, почему не радуется мама за него, за себя, наконец, что родила, вырастила сына…

– Мама, мне оказана огромная честь от всего нашего уезда. Может, подобного в жизни моей больше и не выпадет, а ты не рада за меня, – теперь обижался Данила. – Я же еду не насовсем. Марьяна тебе поможет, я с ней уже говорил об этом. Да и девчата ее после школы присмотрят за Феденькой и Дашуткой. Она, знаешь, как рада за меня, – Данила улыбнулся.

Марьяна даже прослезилась от радости, сказала:

– Поезжай, братец, за маму и племянников не волнуйся. Они никогда не были брошены, и теперь присмотрим.

– Да, я и сама еще при силе. И гордилась всегда я тобой, сынок. Ты у меня весь в отца умом пошел. Впервой ты так далеко едешь, мне страшно становится, неспокойно кругом.

Агафья вновь приложила кончики платка к глазам.

– Мама, твой сын нигде не пропадет. Уж сколько я от волков уходил, возвращаясь поздно из деревень! А тут кругом будут люди…

Данила не успел закончить. Все обернулись на радостный крик Фроси:

– Бабушка, посмотри, Федяня, своими ножками топает.

Из-за печки, медленно ступая босыми ноженками, выходил темноволосый человечек.