Нина Войтенок - Повороты судьбы. Проза XXI века

– Может, какой лоскуток или клочок бумаги завалялся? – глаза Ефимки горели. – Ты, Федяня, заверни туда мокрого снега и положи на мою «баржу», посмотрим, как она пойдет груженая.

Чтобы добраться до карманов бабушкиной жилетки, Феде надо было наклониться почти до самых бахил. Он залез в один карман, там ничего не было, наклонился ко второму – и замер в испуге.

– Что ты, Федянька, что там такое? – настороженно спросил друг.

– Все, Ефимка, быть мне битому сегодня, – Федя в отчаянии собрался уже плакать.

– Да что с тобой? – еще больше заволновался Ефимка.

– Бабушка меня в церковь послала за святой водичкой, а теперь она уже закрыта, – слезы уже приготовились к выходу из зеленоватых глаз.

Ефимке никак не хотелось, чтобы другу влетело, тем более, и он виноват в случившемся: ведь именно он окликнул спешившего друга, предложил ему это интересное занятие. А солнце улыбалось с высоты, растопило своей широкой улыбкой придорожный снег. Вода прибавила и с большей силой устремилась вниз, чтобы пополнить темные воды речки Красной.

– Федяня, давай твою бутылочку, – обрадовался находчивости Ефимка.

– Зачем она тебе?

– Загляни вон в ту канавку, там водичка такая прозрачная, снег еще над ней лежит. Давай я лягу на край и наберу полную твою бутылку. Пусть твоя бабушка пьет на здоровье!

– А разве так можно?

– Можно, если не хочешь трепки хорошей получить, – улыбнулся Ефимка. – Да ты не бойся, я никому не скажу.

Федька домой прибежал весь мокрый: было жарко от яркого весеннего солнца, да и ноги все же промочил. Бабушка обрадовалась, что внуку удалось-таки пробраться к церкви, она поставила бутылку на печку: пусть водица согреется.

***

Три дня Федя никуда не выходил: не пускала бабушка. Утром и вечером она трогала дрожащими губами детский лобик, качала головой и отсылала внука на печку. Вновь ходила к Лукерье за травой, кипятила воду и поила мальчика чаем.

В воскресенье пошла в церковь на службу попросить Господа о здравии Феденьки и всех остальных родных ей людей. После службы подошла Агафья к батюшке Анатолию на исповедь: чувствовала свою вину в том, что Феденька занемог. Местный поп уважал эту женщину, знал, сколько ей довелось испытать в жизни, иногда помогал ей, чем мог.

Услышав слова благодарности в свой адрес за водичку и раскаяние в том, что послала внучонка в половодье, из-за чего он теперь заболел, батюшка Анатолий все же установил истину. Даже не скрыл улыбки от Агафьи, дивясь находчивости сорванца. Агафью успокоил:

– Мы не зря назвали его Федором. Федор – это дар Божий. Сам Господь послал тебе чистой, природной водицы руками этого мальца. Тебе же легче стало?

– Да, батюшка, легче, легче, – проговорила смущённая Агафья.

– Ну, не серчай на внука, пусть выздоравливает. Однако скажи ему, что все знаешь. Пусть понимает, что обман все равно раскрывается, хоть и не сразу. Иди с Богом, – отец Анатолий проводил Агафью взглядом до дверей, осенил крестом: «Дай ей, Господи, здоровья, сил поднять на ноги этих сироток».

Агафья, конечно, всыпала бы по полной своему любимому внучонку, но не стала гневить Бога, не дала волю чувствам, так как не могла ослушаться совета батюшки. А Феденька бабушку ожидал со службы со страхом. Она пришла серьезная, но лицо не пылало от гнева, как Феденька сказал бы: не злое было лицо у бабушки. Она усадила внука на колени, поцеловала в макушку:

– Никогда не обманывай старших, не ври никому. Обманом не проживешь, за него всегда Бог наказывает. Вот ты обманул меня, а сам заболел.

Федя на всю жизнь запомнил слова бабушки Агафьи. Всю свою дальнейшую жизнь был честным, смелым, всегда боролся за правду. Но это было потом, а сейчас он обхватил обеими ручонками за шею самую родную бабушку Агафью, прижался к ней всем своим худеньким тельцем и задышал спокойно, ровно. Бабушка обняла его своими натруженными, сморщенными руками, прижала к груди, и глаза затянуло туманом.

И в который раз острой болью в сердце отозвалось воспоминание об Ульяне и Иосифе. Им было бы сейчас по тридцать с небольшим. «Будь ты проклята, эта новая власть, – думала Агафья, и слезы текли по её щекам. – Что сделали мои дети плохого? Трудились день и ночь».

Она гладила Феденьку по спине руками, а он вдруг притих на груди, и Агафья поняла: внук уснул, положив свою головку ей на плечо. Она осторожно отнесла его на лежанку, накрыла стеганым одеялом, а сама вышла во двор посмотреть: не затекла ли вода в погреб.

Возле погреба уже возились старшие внуки с мужем старшей дочери Алексеем. Они отвозили на санках подальше от погреба мокрый снег, проделали обходной ручеек. После неожиданного отъезда Данилы из села, старшая дочь Марья долго уговаривала мать поселиться с племянниками в их доме, но Агафья так и не согласилась, все надеялась, что рано или поздно, но Данила вернется в родное село.

***

Мать не была обижена вниманием детей: Марья с дочками наведывалась каждый день, Данила приезжал каждый месяц, привозил гостинцы, одежду, обувь для племянников. А бывало, приезжал и несколько раз в месяц. «Несчастная моя кровиночка, не оставишь после себя и следа», – часто горевала Агафья о самом младшем сыне, о не сложившейся его личной жизни. Старая женщина была уверена, что самое главное в жизни человека – это семья, дети. «Немало хватила я горя за свою жизнь», – все чаще в последнее время размышляла Агафья, как бы подводя итог прожитому, – но у меня есть продолжение – мои внуки, Бог даст, скоро и правнуков дождусь. Вон, у Марьи с Алексеем дочери на выданье. А Данила – точное мое отражение. Господи, вразуми ты его». Все свои мысли мать направляла на Данилу.

После таких размышлений Агафья долго потом не могла уснуть. Сомкнув же ненадолго глаза, видела тревожные сны, просыпалась в страхе за сына. А после последнего приезда Данилы она совсем потеряла покой: у сына было оружие. «Значит, неспокойная жизнь в городе, – с тревогой думала Агафья. – И где же те хорошие времена, о которых так часто говорил Данила? Долго же они шагают до наших краев».

А до села все чаще доходили слухи, что вот-вот начнут объединять личные хозяйства в колхозы. Желания спрашивать ни у кого не будут. Такие слухи пугали крестьян-работяг, опускались руки. «Значит, мы трудимся до седьмого пота, расширяем запашку, разводим скот, и нас объединят с лентяями, которые побросали свои участки и нанялись в работники, чтобы как-то прокормиться», – возмущались крестьяне, не дожидаясь объединения. «Не может такого быть, – в конце концов, успокаивали друг друга. – Сколько уже наслушались за последние годы, ан нет – живем – не тужим».

А в последние годы и вправду жилось неплохо: урожай собирали хороший, получались значительные хлебные излишки, можно было многое купить в городе для семьи и в хозяйство. «В этом году было много снега, значит, будет много хлеба», – радуясь дружной весне, думали селяне. Вот уже и посев не за горами. Ушла в речку голубая вода, зеленая пришла на луг. С каждым днем становится все теплее. Земледелец проверяет земелюшку на готовность к посеву: «Созрела кормилица, всему – свое время». С утра до сумерек, как муравьи, копошатся работяги целыми семьями на своих участках.