Татьяна Петухова - Калейдоскоп детства. Премия им. Ф. М. Достоевского

Прошел год. Я снова оказалась на вернисаже. Художник с картиной стоял на прежнем месте. Я заплатила ему требуемую сумму и принесла «Золотые шары» домой. Сразу ощутила запах детства, дождя, мокрых, пахнущих горечью цветов. С тех пор картина висит у нас в доме, хоть и не поняли меня мои домашние, ведь они не бегали за желтым чудом, не обрывали яростно жесткие мокрые стебли. А жаль.

Самая яркая картинка в моем калейдоскопе складывается, когда я вспоминаю одну из своих немногочисленных поездок в деревню. Разрозненные цветные стеклышки рисуют мне такой безбрежно-беззаботный мир, что поневоле охватывает детский восторг. А память хранит и в самые сложные жизненные моменты подбрасывает ощущение далекой радости и покоя. Тем и живу. Не все ли мы родом из детства? Чем больше таких кусочков в памяти каждого, тем увереннее человек стоит на ногах, тем сильнее его корни и труднее их вырвать из почвы житейским бурям.

В деревню к бабушке, папиной маме, меня возят нечасто: дальняя дорога, занятость родителей, да и мама почему-то не очень любит там бывать. Но однажды все-таки родителям пришлось отправить туда городскую внучку. Остальные, совсем дальние родственники, не приезжают. Исключение составляет только Сашка, оставленный бабке с дедкой на воспитание незамужней сестрой моего отца, Руфой. Она пытается устроить свою женскую судьбу, и ребенок, к тому же инвалид, ей не очень нужен.

Как мы тогда добирались в деревню, я не помню. В памяти осталась только еле заметная тропинка, вьющаяся в дремучем лесу среди огромных елей. Мои сандалии скользят по рыжей прошлогодней хвое, а на лицо наваливается тягучий запах прелой листвы, грибов, мха, растущего островками около трухлявых пней и кое-где покрывающего стволы деревьев.

– Скоро мы придем? – спрашиваю я маму, боясь услышать в ответ, что идти еще долго.

Мама, к счастью, отвечает, что страшный лес скоро закончится, а там, за лугом, уже речка и бабушкина деревня.

Скоро и правда нам в глаза ударяет яркое солнце, как будто ночь неожиданно сменяется полуденным светом и блеском. После вязкой глухоты леса, после ядреного хвойного духа в лицо ударяет горячий, пропеченный солнцем ветер, настоянный на луговом разнотравье. Тропинка становится заметнее, и идти по ней веселее. Кое-где на пригорках, среди невысокого клевера, попадаются земляничные островки с перезревшей ягодой. Так и хочется сорвать темную от перебродившего сока с выпуклыми шероховатостями семечек вкусноту, раздавить во рту, почувствовать теплый аромат лета, но мама торопит:

– Быстрее, мне надо успеть на обратный автобус!

А вот и речка. Речкой этот ручеек можно назвать с большой натяжкой. Но мостик через нее настоящий, сделанный из бревнышек, с березовыми перильцами, покатый к берегам.

Вот и знакомый дом. Он самый большой и крепкий в деревне. Каменный, в два этажа, построенный еще до революции местным купцом-богатеем. Дедушка, Василий Ефимович, купил его, когда женился на моей бабушке Евдокии. Женился без любви, по сговору родителей, потому что оба они с бабушкой были из зажиточных семей. Они разные даже внешне – дородная, высокая, спокойная бабка в широкой юбке, в красивой кофте и невысокий, жилистый, юркий дед, всем одеждам предпочитающий военную гимнастерку или – по особо праздничным случаям – вышитую косоворотку с жилетом, в карман которого с большой важностью всегда опускает часы-брегет, выставляя напоказ цепочку.

Идем по деревне, тихонько, как ветром, колышутся немудреные занавески в окнах домов; из каждого на миг показывается лицо: кто приехал, к кому? Каждый новый человек в деревне – событие!

А вот и крыльцо нужного нам дома!

– Ну, открывай, – говорит мама, – бабушка с дедушкой, наверное, во дворе.

Становлюсь на выщербленный временем и многочисленными ногами полукруг бывшего жернова, берусь за гладкое холодное кольцо, поворачиваю и оказываюсь в мягких объятиях. Бабушкин фартук, в который упираюсь носом, пахнет молоком, свежим хлебом и чем-то неуловимо домашним.

Проходим в дом, подымаясь по высоким скрипучим ступенькам. Мама раздает подарки, наскоро обедает и уходит обратно через дремучий темный лес на большую дорогу, на автобус. А я остаюсь у бабушки. Мне немного страшно. Впервые буду без мамы. Но скоро новые впечатления вытесняют и страх, и тоску, и первоначальное чувство одиночества.

Вкус козьего молока на губах, на языке, кажется, я наполнена им до самой макушки. Мы с Сашкой лежим на печке, на старом тулупе, и «гоняем пузырь», как говорит бабушка. Наши животы раздулись от полезного продукта, и мы можем только вздыхать и отдуваться. Даже разговаривать лень.

В кухне прохладно. Печка топилась утром, когда бабушка готовила, теперь день. В открытых окнах – ветки дуба, по которому мы с Сашкой можем залезть из палисадника в кухню, что и делаем часто, хотя дед нас очень ругает. Он строгий, и мы его немного побаиваемся. Сейчас дед спит. Готовится идти в ночной караул. Он так и не вступил в колхоз, поэтому из всех общественных работ выполняет только эту: в свою очередь ходит охранять деревню.

На гвоздике у двери уже висит на толстой веревке доска и рядом – деревяшка-колотушка. Сторож должен всю ночь ходить вдоль по деревенской улице из конца в конец и стучать этой колотушкой по доске. Под мерный деревянный звук, оказывается, спокойно спится.

Здешняя ночь больше похожа на городские сумерки, только в городе нет таких запахов и звуков. Там все другое: напряженное, резкое, стрессовое.

Здесь – усиливающийся к ночи горьковатый запах полыни, шелест реки, ежевечернее тягучее мычание бредущего по деревенской улице стада, фонтанчики пыли от ленивых ударов пастушьего бича о землю:

– Не балуй! Куда пошла, Зорька?!

И хозяйское:

– Бя-а-аша, бя-а-аша! – так бабушка и другие женщины подзывают своих овец.

Как эти рогатые разбирают, куда идти, бог весть, но не путаются, бредут к своим воротам, наверное, знают дорогу.

Встреча деревенского стада – всегда событие. Из дворов на улицу выходит почти вся деревня. Хозяйки разбирают свою скотину, мужики пользуются случаем передохнуть после трудового дня, перекинуться парой слов друг с другом и пастухом, а мы, ребятишки, просто вертимся под ногами, со страхом смотрим на быка с кольцом в носу, на бодливую и непослушную Зорьку, гладим и пытаемся загонять во дворы овец.

Сейчас мы разбежимся по домам, потому что настанет час вечерней дойки. Теплое молоко упругой струей будет ударяться о стенку цинкового ведра: дзынь! дзынь! – и только кое-где будет слышно, как успокаивают своих питомиц доярки.

У моей бабушки только коза. Молока мы с Сашкой уже напились. Я по городской привычке спрашиваю: