Мария Сурьянинова - Дом мечтателей

Подобные разговоры между отцом и сыном были большой редкостью. Альберт Бенедиктович после своего разочарования в жене стал игнорировать все попытки сына хоть как-то обратить на себя внимание. Со стороны это выглядело как отсутствие интереса к своему чаду. Но никому даже и в голову не приходило, сколько боли доставляло взрослому мужчине смотреть в большие зеленые глаза мальчика, точно такие же, как и у его матери. Альберт Бенедиктович просыпался по ночам от страшных угрызений совести, вставал с постели и бежал к спальне маленького Кеши. Он подолгу стоял у открытой двери, не решаясь войти и взглянуть на спящего малыша, который даже не подозревал, что одно его существование вызывало раздражение и горькое напоминание об ошибках взрослых. Но если Альберт Бенедиктович все же решался подойти к кроватке сына, то тут же вся накопленная и нерастраченная отцовская любовь начинала жечь щеки струями горячей лавы, выплескивающейся из глубины его сердца. Затем наступал день, и попытки все исправить заканчивались лишь грудой ненужных подарков.

Со временем у Альберта Бенедиктовича притупится неоправданное раздражение к сыну. Он даже почувствует еще больший прилив нежности и любви к нему, нежели был в те недолгие годы их с Вероникой Павловной счастливой семейной жизни. Но привычка жить работой сохранится. Он искренне полагал, что делает все это ради Иннокентия. И многочасовые совещания, которые он тянул нарочно, и командировки, где его без труда мог бы заменить помощник, и ночные перелистывания бумаг в попытке понять, не упустил ли он что-то важное.

– Я поздравляю тебя, мой дорогой сын, с получением образования, – сухо и строго произнес Альберт Бенедиктович. – Ты уже думал о том, чем займешься дальше?

– У меня была парочка идей, но я пока еще не решил, на чем остановиться, – слукавил Кеша.

– Значит так! – перебил отец. – Ты однажды уже выбрал, и я не стал тебе мешать. Верно?

– Верно, – тихо ответил Кеша.

– И все это время, пока ты учился, у тебя была возможность жить в этом огромном доме и ни в чем себе не отказывать. Теперь я хочу, чтобы ты показал мне, что не зря потратил время. Помнишь моего друга Мишу Кравец? Он гостил у нас прошлым летом.

– Тот, что в Америке живет?

– Совершенно верно.

– Конечно, помню. – Кеша закатил глаза в ожидании «умопомрачительного» предложения от отца.

– Так вот, двоюродная сестра его жены является директором психиатрической клиники, и она любезно согласилась встретиться с тобой. Я надеюсь, ты не жалеешь о том, какую профессию для себя выбрал? Если нет, то это место может стать отличным стартом для твоей карьеры.

– Нет, папа, я не жалею. Спасибо, что поинтересовался.

– Рано благодарить. Еще не факт, что ты принят на эту работу. Просто поезжай и встреться с ней. Кстати, зовут ее Надежда Константиновна, и ждет она тебя в пятницу в три часа дня.

– Хорошо, я обязательно съезжу. Это все, о чем ты хотел поговорить?

– Да.

– Замечательно, тогда я пошел.

Подходя к двери кабинета, Кеша громко, нараспев, прокричал: «Да здравствует Надежда, дающая надежду…»

Для Альберта Бенедиктовича это предложение и стало тем самым невысказанным «Я же говорил!». Он был уверен, что Кеша сбежит из психиатрической клиники, не успев начать. Затем переосмыслит ничтожность своего выбора. И тут добрый отец, полный снисхождения и сочувствия к сыну, преподнесет ему действительно достойное предложение о работе.

В назначенный день Кеша стоял у ворот психиатрической лечебницы. Он приехал чуть раньше, несмотря на то, что клиника находилась за городом.

Охранник доложил о визите гостя, и высокие кованые створки с легким скрипом приоткрыли Иннокентию путь в малознакомый мир блаженных душ. Шел он вдоль густо посажанных кедров и сосен, стоявших здесь, судя по высоте, не одну сотню лет. Под ногами у Иннокентия похрустывал мелкий гравий. Тишину леса прервала внезапно начавшаяся перекличка кукушек. Птицы будто передавали друг другу весть о вновь прибывшем. Дорога, ведущая прямо, поднималась на бугор, так что невозможно было разглядеть и расслышать, что творилось дальше, за ним.

Чуть погодя Иннокентий увидел несколько раскиданных по территории зданий, от главной дороги к ним уходили тропинки. Одни были хорошо протоптаны, а другие – почти нехоженые. Все здания походили на постройки позапрошлого века. Такие обычно стоят вблизи хозяйских усадьб. Самое красивое из них находилось в большом запущении. По заросшему лозой фасаду, прогнившим тяжелым деревянным дверям и заколоченным окнам было понятно, что оно уже не один десяток лет дышит сквозняками и стонет от медленной смерти. Отвратительной, ничем не оправданной смерти, на какую обречены по человеческой алчности и глупости многие шедевры архитектуры прошлых столетий. А те, что все же прошли через руки неумелого реставратора, продлевают свой век, служа хранилищем для простыней, матрасов, консервов, сушеных грибов и черничного варенья. Последнее, кстати, собиралось, сушилось и варилось прямо на территории клиники.

Отдельный маленький корпус вмещал в себя папки с историями болезней, меж которых, на одной из полок, еще сохранились архивные записи и фотографии из жизни прежних хозяев усадьбы. Главное здание – сама усадьба – находилась справа от основной дороги. Красавица с колонным сводом, балконами и белоснежным фасадом одной своей частью смотрела на уютный сквер, второй – выходила на поляну, где за круглыми столами сидели люди. До Иннокентия стали доноситься голоса, хохот и дребезжание посуды. Конец полдника. Тучная женщина ловко лавировала меж столов с подносом, полным стаканов и остатков еды. На секунду Кеше показалось, что перед ним не полдник в психиатрической лечебнице, а праздничный прием в честь дня рождения хозяйки усадьбы каких-нибудь сто лет назад. Вот-вот заиграет оркестр, и гости, обласканные сходящим к ним солнцем, пустятся танцевать и пить охлажденное шампанское. Лишь цвет серых застиранных пижам напомнил ему, что праздника нет, и вряд ли будет.

Мимо Иннокентия пошли группки людей – среди них, по чепчикам, приколотым к гладко собранным волосам, можно было легко распознать санитарок. Почти все направлялись к бугру. Иннокентий тоже решил прогуляться. Он зашел на подъем и увидел внизу озеро, небольшое и чистое. Над ним возвышалось несколько беседок с колоннами и куполообразной крышей.

Кеша немного прошелся вдоль берега и, возвращаясь обратно к зданию клиники, поймал себя на мысли, что прогулка вызвала в нем противоречивые чувства: абсолютное спокойствие вдруг сменилось беспричинной тревогой. Виной тому были мысли о предстоящей встрече. Хоть отец и сказал, что пока ничего не ясно и от него требуется только поговорить с директором, но интуиция подсказывала Кеше, что сам он уже обо всем договорился с Надежной Константиновной. Разговор – всего лишь пустая формальность, необходимая для того, чтобы так явно не указывать сыну на его несамостоятельность. «Вот только что, если я откажусь? – думал Кеша. – Будет ли папа настаивать на своем решении?»