Максим Лист - Слайд-шоу

В будке было темно, пахло подвалом и мазутом.

Алиса раздевалась, не обращая на Ромку внимания. Он тоже последовал ее примеру, все еще преодолевая недоумение по поводу абсурдности происходящего. Разумеется, он любил секс. С Ирой они этим занимались везде и при каждом удобном случае, но тогда не было этой чертовой неловкости, они просто были влюбленными школьниками, которым негде трахаться. А тут? Взрослые, почти незнакомые люди встретились, чтобы заняться сексом, и не придумали ничего лучше, чем сделать это холодным апрельским вечером на крыше.

– Ну, порази меня, голенастый! – с вызовом предложила Алиса, полностью вернув себе вчерашний боевой настрой. Она развернулась спиной и лихо шлепнула себя ладошкой по упругой попе. Оперлась руками на исписанную кирпичную стену и застыла в ожидании, соблазнительно расставив прямые точеные ноги.

Глаза привыкли к полумраку, отчетливо было видно обнаженное тело со всеми тайными и манящими изгибами. Однако эрекция почему-то не наступала.

Такого позорного равнодушия Рома за своим организмом прежде не замечал. Да, вчера было много секса, даже очень много, но сегодня его не было еще ни разу! «Уж не стал ли я голубым!» – с ужасом подумал Рома.

Он решительно подошел вплотную к Алисе. Обнял ее сзади и стал целовать шею и лопатки. Холод уже почти не чувствовался, а испуганный половой орган так и не подавал признаков жизни. Чтобы оттянуть время, Рома опустился на колени, продолжая осыпать поцелуями ее тело. Алиса застонала, но как-то неубедительно, скорее, просто в знак того, что направление выбрано правильно, как в детской игре «Горячо – Холодно». И в пору было кричать «горячо – горячее не бывает», а член Ромы по-прежнему находился в исходном висячем положении, бескомпромиссно, как строительный отвес.

– Мы так здесь окоченеем, – осторожно заметила Алиса, – этот бальный зал не для медленных танцев.

– Не могу насладиться твоим вкусом, – ответил Рома снизу, продолжая руками удерживать ее за бедра.

– Не встает? – участливо и с пониманием спросила Алиса.

– Холодно здесь, – неопределенно ответил Рома.

– Давай помогу, – Алиса развернулась, подняла Ромку за плечи и сама опустилась на колени. Без лишних предисловий начала отсасывать.

Это подействовало лучше любого заклинания. Хуй стремительно набирал силу и уже через несколько секунд был в максимальном положении и полном своем великолепии. Алиса облизнулась и довольная результатом сказала: «И это я сделала своими руками? Вот это я понимаю, балда!» И в этот самый момент что-то громко грохнуло и загудело. Рома от неожиданности вздрогнул, а член тут же сдулся, как воздушный шарик.

– Ты чего, Зайка, испугался?! Это же лифт! – с досадой воскликнула Алиса. – Мы же в лифтерской будке. Он здесь постоянно так шумит.

– Извини, – смущенно буркнул Рома, – просто не ожидал.

– Эх, такую статую испортил, – и Алиса вновь принялась восстанавливать ртом требуемые размеры.

На этот раз член поднимался с опаской и не столь охотно, а вместо этого Рома почувствовал, как подтягиваются яйца, еще совсем немного – и он кончит. А вот член все еще не принял окончательную форму. Алиса сосала с самоотречением, ритмично и глубоко. Рома стиснул зубы, пытаясь сдержать подступающую волну оргазма. Но вырваться из цепкой и нежной ладони Алисы было невозможно! И когда Алиса, почуяв неладное, немного отстранилась, из головки уже вырвалась первая увесистая порция спермы, попав ей на лицо и в открытый рот.

– Вот я дура-то! Второй раз на одни и те же грабли! – вполголоса сокрушалась Алиса, вытираясь. – У тебя что, прикол такой – мне в рот кончать?! Нашел, блин, доильный аппарат!

– Прости, – растерянно бормотал Рома, – я сам не ожидал…

– А сказать не мог?! У тебя-то рот свободный был! – не унималась раздраженная дама. – Даже салфетки нет!

А Ромке вдруг стало смешно. Но если бы он сейчас имел неосторожность рассмеяться, взбешенная неудовлетворенная девушка вполне могла нанести ему тяжелые травмы.

– Дай мне десять минут, и я обещаю – все получится!

– Думаешь… – недоверчиво переспросила Алиса.

– Знаю!

Снова грохнул двигатель лифта, словно возвращая обнаженную пару в реальность.

– Давай оденемся пока, а то замерзнем без физкультуры, – предложила Алиса.

Одетыми они вышли из будки. И уселись неподалеку, на старый стул, который сиротливо стоял на пустой крыше. В небе показались первые звезды, пробиваясь сквозь рваные влажные облака, а внизу на потемневших улицах зажглись вывески и витрины магазинов.

«Прощай, город», – почему-то вдруг подумалось Ромке.

С чего бы это? Он никуда не собирался уезжать, но этот простор и непривычная красота навеяли именно эти слова.

– Ну что ты молчишь, моя зубная фея? – капризно потребовала внимания Алиса.

– Любуюсь…

– Да, красиво, – согласилась со вздохом она. – Хоть мольбертом печку топи!

– С тобой весело…

– А что тебе грустить, Лягушонок?! Ты уж два раза в меня кончил, и оба раза выше ватерлинии. Хоть в шлеме к тебе приходи! Я парню-то своему не позволяю так себя жидким мылом умывать, а тут ты – хитрый Чебурашка…

– Ну я же извинился уже… – просительно и снова едва сдерживая смех ответил Рома.

– Вчера ты тоже извинялся, а сегодня… опять небрежными мазками весь портрет изрисовал своей кисточкой, – резонно, но уже совсем без злобы напомнила Алиса.

– Я художник, я просто так чувствую! – поддерживая тему живописи, пошутил Рома, решив, что теперь безопасно над этим посмеяться вместе.

– Еще раз так сделаешь – и… у тебя, как у Ван Гога, уши отвалятся, обещаю!

– Эх, художника никто не понимает!

– Значит, хуевый ты художник, Рома! Попробуй сначала прочувствовать форму, свет, оцени композицию целиком, точку перспективы найди и стремись к ней мягкой косой штриховкой, и чем глубже, тем мягче, чтобы за тобой двигаться хотелось! И уж только в самом конце свои солнечные «блики» накидывай!

– Ого! Откуда такие познания? – Ромке вспомнились давние уроки в художественной школе.

– Дык, искусствовед же будущий, ептыть его налево!

– А в КВН не участвуешь?

– Не, мне в жизни своего Кавна хватает, это я просто сама такая способная, в деда! Он со мной маленькой часто возился. Говорил: «Алька, весь мир – бардак! Не научишься смеяться над жизнью, будешь над ней рыдать». Он и войну застал, и плен, и лагеря, но веселее человека я не встречала. Вот уж кто постебаться любил! Мог так словом обосрать, что сам не рад будешь, что ему на глаза попался. Где он – там всегда смех и толпа народу! Потом он умер, родители постоянно ругаться начали. Отец ушел. Мать не работала, а я ревела целыми днями, говорила, что живот болит, стыдно было признаться, что от голода. Вот тогда и вспомнила деда и его слова и больше никогда не плакала! А потом все наладилось: и ели досыта, и отец навещал.