Яна Белова - Дом для Лиса

– А ты сможешь посидеть со мной там? – Лис начинал волноваться, но признаться себе в том не хотел.

– Нельзя, – покачала головой Соня.

Спустя несколько минут за ним пришли.

Лис чувствовал – его поймали, ему не вырваться, не убежать, а потому, расслабился и попытался убедить себя в том, что все происходит не с ним.

Синие и зеленые халаты, жутковатого вида приборы, стальной блеск на армированных стеклах. Ему что-то говорили, но смысл плохо доходил. Над головой плыл, змеясь, потолок, тьма медленно накрывала его, и он слышал собственный голос, отсчитывающий последние секунды и чей-то чужой, умоляющий его всех простить и забыть навсегда.

– Я хочу помнить, – сквозь сон пробормотал он, прежде чем полностью отключиться.

«… Он вновь оказался в своей комнате в подмосковном особняке, в котором было легко теряться и терять. Пожалуй, только он один знал этот дом как свои пять пальцев, все потаенные уголки, все входы и выходы. Отец должен был приехать с минуты на минуту, он сидел на подоконнике, до рези в глазах всматриваясь в серебристые створы ворот, четко вырисовывающиеся на фоне иссиня-черного беззвездного мрака позднего осеннего вечера. И вот ворота разъехались, пропустив отцовский нисан. Он уже хотел броситься вниз, встречать его, но тут из машины вышла высокая тощая девица с несоразмерным всему остальному, пышным бюстом, обтянутым не по сезону тонкой облегающей майкой с глубоким вырезом. Следом вышел отец, беззаботно веселый и явно подвыпивший. Они остановились четко под фонарем, освещавшим летнюю веранду, поцеловались и, смеясь, двинулись к дому .

И вновь была осень и грудастая лахудра (иначе он ее не называл никогда) истошно визжа, пыталась заставить его относиться к ней как к хозяйке дома, и отец опять забыл приехать на ночь домой, отчего его новая жена в очередной раз впала в истерику, опустошив бар и впихнув в ноздри белую едучую пыль, через палочку чупа-чупса. Он никогда не сомневался, что она дура и никогда не скрывал от нее собственного мнения…».

Перед глазами в хаотичном порядке теснились давно забытые моменты той далекой жизни: ссоры, склоки, демонстративное швыряние вещей в чемодан и летящие в стену тарелки. Последнее практиковал он сам, как последний аргумент, чтобы обратить на себя внимание. Иногда срабатывало, но чаще нет. И вдруг все кончилось. Цветной калейдоскоп видений сменился черно-белой застывшей картинкой – перетянутая черной лентой фотография отца, черные одежды людей, белые скатерти на столах. Он умер тогда, это он лежал в гробу, а не отец, его похоронили, засыпали землей, лишили воздуха.

Содрогнувшись всем телом, Лис открыл глаза, в нос ударил удушающий запах медикаментов, он зажмурился и громко чихнул.

– Ты как? – спросил кто-то сверху, он не разглядел кто именно, голос был определенно знакомый. За красными пятнами в глазах и звоном в ушах смысл вопроса потерялся. Он хотел переспросить, но слова застряли глубоко в горле, не в силах совладать с его пустынной сушью.

Лис завертел головой, пытаясь хоть немного определиться во времени и пространстве. Пустое.

– Тише, тише, все хорошо, – пропел над головой мягкий тихий голос, – все уже позади.

На лоб легла прохладная рука, развеяв сумбур прошлого и настоящего, поймав в нежный плен пушистых теней. Лис вновь провалился в глубокий сон, вовсе лишенный сновидений. На целых три часа.

Когда он наконец-то открыл глаза, за окнами висел плотный, проглотивший все звуки и цвета, влажный мрак. Палату заливал мягкий домашний свет ночника, Макс и Соня сидели на подоконнике, курили в приоткрытую форточку и о чем-то тихо беседовали. У противоположной стены появилась вторая кровать, на которой мирно спала Кристина, подложив под щеку обе ладошки.

Боль заточила его в глухой скафандр, пульсируя в каждой клеточке затекшего одеревеневшего тела. Лис сдавлено охнул, на глаза навернулись слезы.

– Что, господин Луидэрэдэс, тяжко? – сочувственно кивнул ему со своего насеста Макс, – Пройдет, и это тоже пройдет.

– Где-то я это уже слышал, – хмыкнул Лис, откровенно радуясь, что все так как есть, – Я Луидэрэдэс?

Соня молча кивнула, щелчком выпроводив окурок за окно.

– Если вдруг какой доброхот скажет, что мы тебя купили, не обижайся, формально он будет прав, – хохотнул Макс, последовав примеру супруги.

– Теперь мы уедем?

– И чем скорее, тем лучше, – усмехнулась Соня, – мы и так задержались многим дольше, чем планировали, – она достала из сумочки шоколадку и, развернув ее, поделила на три части, одну сунула в рот, вторую отдала Максу, а третью протянула Лису, – Съешь, полезно.

Лис благодарно кивнул.

Никаких стенаний, сочувственных речей, глубокомысленных напутствий, сомнений и надежд по поводу их дальнейших взаимоотношений. Все предельно честно. Почти утратив всякую надежду, Лис нашел теплую уютную норку, в которой ему совершенно неожиданно позволили остаться. Что еще можно было желать?

Казалось, время остановилось. На Лиса свалилось столько событий, что добрую половину из них перегруженный информацией мозг отказывался воспринимать и анализировать. Его учили заново ходить. Донна Мария уехала в Испанию готовить к возвращению семейства Луидэрэдэс их дом и потому Кристина, пожелавшая остаться с родителями, фактически жила в его палате.

У Лиса не оставалось свободного времени. С утра физиопроцедуры, урок английского с Пал Санычем, бассейн, массаж, после обеда приезжали Соня с Кристиной, привозили очередную стопку книжек, которые Лис глотал с удивительной скоростью. Соня занималась с ним испанским, затем он до вечера развлекал Кристину сказками, загадками, нардами и картами, а Соня, вооружившись ноутбуком и телефоном, захватывала кабинет Пал Саныча, к тому времени покидавшего стены больницы. Вечером приезжал Макс и забирал «девочек» домой. К тому времени Лис уже не мог ни о чем думать или что-либо делать, разве что читать.

Выписали его через две недели, темп жизни ускорился втрое. Каждое утро Макс отвозил его в фитнес-центр на специальные тренировки, затем Лис ехал на занятия в частную школу, где по составленной индивидуально для него программе обучался английскому и испанскому языкам, математике, информатике и географии. На последнем предмете настоял он сам. Иностранные языки ему давались легко, сложнее было находить общий язык с педагогами, впадавшими в состояние ступора всякий раз, когда он, забывая набрасывать на себя маску наивной примерности, говорил в привычном для себя тоне о том, что действительно думает. С детьми дела обстояли еще хуже. Его ровесники казались ему не в меру глупыми и наивными. Лис не представлял, как в десять лет можно путать понятия сексуальные и гендерные отношения, не знать что такое «кокос» и «откат» и всерьез верить в то, что, занимаясь в школьном драм кружке, можно стать знаменитым актером или режиссером. Впрочем, открытых стычек не случалось. Несмотря на нездоровую худобу и тросточку-клюку, Лис был выше всех на голову, к тому же снисходительная надменность и несдержанный язык, с которого часто слетали нецензурные слова столь витиеватые, что у многих взрослых отвисали челюсти, делали его недоступным для насмешек. Его просто побаивались, главным образом взрослые. Педагоги предпочитали высказывать свои претензии Соне, которые все без исключения сводились к тому, что ребенок не признает авторитетов, дерзкий и не по годам взрослый. Соня терпеливо слушала, кивала, в споры не вступала, но объяснять что-либо, а тем паче оправдываться или читать нотации виновнику этих неприятных разговоров считала излишним. После школы она отвозила его в бассейн, откуда его забирал уже Макс.