Лана Кузьмина - Свет далёкой звезды

В конце урока учительница со вздохом заглянула в мой альбом, а потом в её голове что-то щёлкнула и она вспомнила, что вообще-то у меня нет никакой семьи, а есть огромная трагедия, что давать мне подобное задание было бесчеловечным поступком и что моя едва затянувшаяся душевная рана может снова открыться. Учительница прослезилась, обняла меня и вывела в журнале «четвёрку» не только за урок, но и за всю четверть сразу.

Именно из-за этой моей нелюбви я остался в тот день без дела. Рисовать я не хотел, игрушек в комнате не было, а стоявшие на полках книги были все до одной на немецком и без картинок.

В доме стояла тишина. Только в коридоре тикали напольные часы с массивным маятником. Я осторожно приоткрыл дверь. Пусто. И тут меня захватили запахи. Шесть комнат. Первая от двери – жилище очень старого человека, пахнущее старыми вещами, восковыми свечами и лекарствами. Третья заполнена духами и косметикой. В следующей несомненно обитал мой знакомый в кепке. Воздух буквально пропитался причудливой смесью вчерашнего перегара и несвежих носков. Рядом – непонятное очень пустое помещение с резким металлическим ароматом и запахом красок. В конце у самой кухни жили книги, много книг…

Я продолжал принюхиваться словно собака, направляясь к кухне, когда передо мной возник парень лет двадцати в голубой майке и спортивных штанах с яркими заплатками на тощих коленях.

– Привет! – сказал он. – Чего носом водишь? Есть хочешь? Да ты не бойся! У меня там пельмени готовятся. Любишь пельмени?

Я честно ответил, что не знаю, люблю ли я их или нет, потому что не знаю, что это такое. А есть мне совершенно не хочется, ну ни капельки. В этот самый момент у меня и заурчало в животе. Парень рассмеялся:

– А говоришь не голодный. Пойдём уже!

Потом я сидел в кухне на слишком высоком для меня табурете и болтал ногами, а мой новый знакомый колдовал над кипящей кастрюлькой. Его звали Пашка, и он утверждал, что любит всё красивое.

– Видишь ли, Генка, – говорил он, вынимая из воды пельмени и укладывая их на противень, – человек без красоты жить не может. Зайдёшь как-нибудь ко мне, увидишь, как я стены раскрасил, во все цвета радуги. На заводе что? Серость. Тоска берёт. Так и свихнуться недолго или спиться как Голиков. Как начнёт в выходные накатывать, так до вечера и не просыхает. Включит Высоцкого на всю мощь и пьёт. А я с тоской по-другому борюсь. Жизнь украшаю.

Пашка посыпал пельмени порубленной зеленью, разложил поверх неё кружки помидоров, натёр сыра.

– Еда тоже должна глаз радовать, а то никакого удовольствия от неё не получишь, – пояснил он, ловко отправляя противень в духовку. – Пять минут и готово!

Пельмени оказались самой вкусной едой, которую я когда-либо пробовал. Я уплетал за обе щёки, а Пашка тем временем рассказывал о том, что никакого отношения к школе лично он не имеет, а комната принадлежит его тётке, переехавшей к мужу. Сам он работает на заводе токарем, что его совершенно не устраивает. На самом деле он поступал в художественное училище, но «срезался» на вступительных. По правде говоря, у него и таланта немного, но желания через край.

Ещё он немного рассказал о о соседях. Так я узнал, что в крайней комнате жила Нина Васильевна, учительница математики на пенсии. Хорошая, но странная. В третьей – библиотекарша Лена, обеспокоенная поиском мужа. Дальше любитель Высоцкого и клетчатой кепки Голиков, а у самой кухни жили в вечном круговороте любви и вражды муж с женой Мишины, физик и химик.

– Тухло у нас, как в болоте, – подытожил Пашка. – Шумно, а радости никакой. Хорошо, что хоть ты появился. Дети – свет жизни, вокруг них мир расцветает.

Когда я вспоминаю о детстве, то мне кажется, что было оно в чужой, посторонней для меня жизни. В той прошлой жизни остался страдающий ревматизмом скрипучий дом, синяя школьная форма с блестящими пуговицами, неудобный давящий на спину ранец и замершая на перепутье страна.

Я пошёл в школу в девяностом. Получил в подарок картонную коробку, внутри которой обнаружились пачка тонких зелёных тетрадей, альбом, карандаши, кисти и краски, линейка, ластик и круглый пластмассовый пенал лимонного цвета. Пашка вручил мне переводные картинки с предложением украсить унылый ранец героями из советских мультфильмов. Мишин, прозванный за любовь к долгим научным разговорам Профессором, тайком от жены принёс совершенно ненужный пока циркуль. Нина Васильевна сунула в руки розовый носовой платок с завёрнутым в него яблоком.

Дед оглядел меня со всех сторон, смахнул с формы невидимые пылинки и мы отправились в путь. Было холодно и тревожно. От волнения перехватывало дыхание. Вместе с нами нескончаемым потоком двигались такие же как я мальчишки в синих костюмах и девочки в коричневых платьях с белыми передниками и с огромными бантами на головах. Дрожа от нетерпения, я едва успевал за широко шагающим дедом, и очень боялся опоздать. Кроме того я с ужасом заметил, что спешащие в школу дети держали в руках букеты. Большинство – разных оттенков гладиолусы на длинных ножках, некоторые – простые полевые и садовые цветы: васильки, ромашки, колокольчики. И только я не подумал о подарке учителю. Мои ноги внезапно стали ватными, и я до зуда внутри захотел обратно домой.

Дед дотащил меня до школы, подтолкнул к стайке школьников и их родителей, сгрудившихся вокруг таблички с необычной надписью «1Ж», и не прощаясь, поспешил через дорогу в школу среднюю, где он и преподавал. Я огляделся, и мой страх усилился. Почти все ученики пришли с родителями, и только я стоял растерянный и смущённый. Словно голый.

На школьном крыльце устанавливали микрофоны, из динамиков неслись звонкие голоса, утверждавшие, что дважды два четыре и это всем известно в целом мире. Школа, двухэтажное кирпичное здание, особенно запомнилась мне зелёной пятернёй над деревянными дверьми, творением неумелого резчика, неудачно выпилившего из дерева кленовый лист. Я смотрел на этот кривой лист, пытаясь угадать, что он здесь делает, когда сбоку ко мне подскочил тощий мальчишка с растрёпанными рыжими волосами.

– Папа сделал, – заявил он, подпрыгивая на месте. – Лист. Он здесь работал. Раньше.

Я молчал, не зная, как реагировать на подобное заявление. На крыльцо поднялись учителя, музыка стихла.

– Меня Яшка зовут, – представился новый знакомый. – В честь дедушки назвали. А вот там твоя классная, чёрненькая такая. Видишь? Людмила Николаевна. Это мама моя. Ты её не обижай. Она хорошая.

Я бросил взгляд на крыльцо. Людмила Николаевна стояла в стороне, смущённо улыбаясь и поправляя непослушную седую прядку у левого виска. Совсем молодая, а прядка белоснежная, ломкая.

– Красивая, правда? – Яшка улыбнулся, ласково и мечтательно. Потом вздохнул. – Жалко её.