Владимир Латышев - Беседы с Софией

Мимо нас промчалась шумная ватага мальчишек-подростков, распугавшая птиц и заставившая опасливо прижаться к бордюру двух пожилых дам с палками для скандинавской ходьбы. И только я собрался продолжить рассуждения, как на нашу скамью опустилась пара молодых людей, которых принято называть влюблёнными. Целующиеся были настолько увлечены своим занятием, что не обращали никакого внимания на окружающих.

София, посмотрев несколько секунд на новых соседей, повернулась всем телом в мою сторону и заявила:

– Мне они не мешают. А ты можешь говорить?

Я признался, что предпочел бы свободную скамейку, но поскольку вблизи таковых не видно, могу и так.

– Мы уже упоминали сегодня материнский инстинкт, который постепенно преодолевается по мере формирования истинно человеческого чувства к взрослеющему ребенку. Любовь между мужчиной и женщиной тоже, естественно, связана с природной предпосылкой, выражающейся, как ты понимаешь, во взаимном сексуальном интересе.

Я немного помолчал, подыскивая слова и усаживаясь поудобней.

– Огромная культурная проблема сегодня состоит в том, что…

– Подожди! Позволь я попробую угадать, что ты собираешься сказать.

София взяла меня за руку, словно удерживая таким образом от продолжения.

– Проблема в том, – решительно начала София и тут же немного смутившись, добавила, – я думаю,.. эта проблема состоит в том, что сексуальное влечение, которому подчиняется животное, всё больше руководит поведением современных людей. Люди вообще забывают, что мужчину и женщину может объединять что-либо кроме секса и денег. Или я не права?

С решительно приподнятым подбородком над тонкой, ещё детской шейкой и вспыхнувшими воинственным пламенем глазами моя племянница напомнила мне молодой зелёный побег, пробившийся сквозь грязь и бетон и тянущийся к свету, в который он верит, но до которого так далеко…

София оглянулась назад, и не увидев парочки, которая успела удалиться, облегченно вздохнула.

– Влад, – тихим и совсем уже не воинственным голосом спросила она, – как же так случилось, что настоящая любовь умерла в нашем обществе?

Я постарался сохранить спокойствие, хотя бы внешне.

– Что ты, София! Она, конечно, не умерла. Это было бы не только ужасно, но смертельно для всех, для нашего «Мы». Способность любить, а значит готовность к самопожертвованию ради любимого человека, это истинная основа человеческого способа жизни. Да ты, мне кажется, и сама это уже понимаешь. Только голос любви способен по-настоящему пробудить сознание человека, и только в пространстве любви, связывающей всех близких людей, может нормально развиваться ребенок, упорно подчиняя себе собственную природу. Именно так, с помощью других людей, ребенок побеждает в себе как жестокость зверя, так и животную форму сексуального поведения. Самец, глядя на отца, превращается в сильного и благородного мужчину, а самка в прекрасную и обязательно мудрую женщину, мечтающую стать матерью.

К сожалению, мир сегодня переживает тяжелейший культурный кризис, когда меняется способ жизни людей. Но как бы не стремились нынешние властные собственники подчинять себе Человека, заползая со своей расчетливостью и примитивной моралью в самые интимные уголки его жизни, им не победить и не уничтожить настоящую любовь.

Разрушение семьи, в том числе с помощью этих брачных договоров, утрата традиций семейных и вообще человеческих отношений – наносит смертельные раны нашему обществу, нашему слабеющему «Мы».

Я не хочу говорить про деньги и современное ростовщичество, прибыль, торговлю и прочие атрибуты новой жизни, в которой человеку доброму и честному, достойному и любящему беззаветно уже не остаётся места. Не хочу говорить, потому что не хочу верить самому себе. И ты не верь, потому что любовь и добро всё равно победят.

Я понимал, что сказал совсем не то и не так, как было нужно, что девочка ждала поддержки, а не бессильной жалобы старшего. Но я не мог остановиться, пока не договорил. Потому, что я не мог врать Софии, потому что я слишком уважал и любил этого маленького, но уже такого большого человека.

Если бы меня спросили, люблю ли я осень, то в такой день, мрачный и серый, насквозь пропитанный ледяной сыростью, я бы наверное сказал «нет». Да и как ещё отнестись к этим пронизывающим порывам ветра, хлещущим тебя по щекам, несмотря на поднятый воротник куртки. А ведь несколько часов назад, когда я шел в библиотеку, солнце было тёплым, а редкие облака белыми и лёгкими.

– А ты чего без зонтика, – раздался рядом голос племянницы, – и без кепки любимой?

– София! Ты-то откуда в такую жуткую погоду? Неужели из школы так поздно? Когда в обед я вышел из дома, было ещё лето, вот я и оделся соответственно.

Обмениваясь малозначительными фразами, мы скоро добрались до нашего дома. Кирпичный, построенный ещё в дореволюционные годы, он все ещё выглядел крепким и надежным на своем высоком, в пол-этажа цоколе. Укрывшись на маленьком тесном крыльце, мы некоторое время наблюдали за усиливающимся дождём и набирающим силу потоком воды, вытекающим на улицу из узкого двора.

– Давно хотела тебя спросить, за что ты так любишь библиотеку, что чуть ли не каждый день сидишь там? По-моему тебе и дома никто не мешает, и книг у тебя полно, и интернет.

– Ты права, конечно, но библиотека для меня не столько источник информации, сколько особое место, где я не только могу, но и хочу работать. Это что-то вроде храма, где витают духи великих авторов, где собираются единомышленники и где как знак взаимного уважения царит тишина.

– Возьмешь меня с собой в следующий раз?

– Конечно. Но имей в виду, что там не принято разговаривать. Только в холле.

Прошло несколько дней и я снова собрался в библиотеку. Одевшись и сунув с сумку ноутбук, я вдруг вспомнил о просьбе Софии. Зная, что племянница ничего не забывает и решений своих обычно не меняет, я позвонил в дверь соседней квартиры. А спустя пять минут, мы с ней уже выходили из дома. Погода на этот раз была хоть и прохладной, но солнечной и даже ласковой. Наверное из-за едва заметного ветерка, от которого не пришлось даже укрываться воротником.

– А чем ты сейчас занят? – поинтересовалась София – Ты уже сто лет мне ничего не рассказывал про свою работу.

Вопрос касался, конечно, не преподавания в академии, а моих научных текстов и литературных опытов. К последним я относился не слишком серьёзно, оставаясь в глубине души уверенным в правоте утверждения «если можешь не писать, не пиши!».

Я начал рассказывать про тенденции в развитии системы расселения и проблемах современного города, но София вежливо остановила меня, попросив поведать сначала про какую-нибудь литературную идею. Я сделал вид, что задумался, но она, внимательно посмотрев на меня, со смехом потребовала: