Сергей Смоленюк - 2015-й: пора Пробуждений, или Проспать нельзя проснуться

Но милая – с мелкими кудрями фрау на входе, остановив словно стальными – капиталистическими руками, тонко намекнула:

– Билет нужен юноша, чтобы попасть в храм западноевропейского искусства. В общем, если хочешь глазеть на наши экспонаты и интерьер, – плати.

– Я австриец и немец, – гордо – как ему показалось, заявлял обиженный гость. – И имею право смотреть на завещанное нам искусство.

Тут улыбка и снисхождение к глупцу соединились в ее словах:

– У нас культурная страна. И мы не делим людей по национальности: перед Богом все равны. Поэтому заплатить, тебе все равно придётся.

– Ты посмотри: снова черная запрещает?! – в голове опять возникали чьи-то слова. Вот обиженный и заявил:

– Это куда годится? Если мне запрещают увидеть искусство народа, то для кого оно здесь хранится?

Да, понимание этого факта, превращалось для него в ледяной душ. Ушат – как говорится, был неприлично полон. И все же не остывая под ним, юноша не заметил или просто не придал должного значения: что какая-то вселившаяся сила, сперва порылась в нем самом: в мыслях и желаниях; а затем и в тощих карманах. Следовательно, не очень удивился, когда сам(!) – выбрав оттуда последнюю мелочь, левой безвольной рукой передавал приставучей крючко-нособразной женщине. Он только успел отметить, еще больше походя на свое наружное платье – то есть мрачнея:

– Это были последние на сегодня деньги. А за новые картинки, отдадут только в будущий понедельник…

Ведь хотя парень и считался у знакомых не самым бедным, занимать ему больше никто не спешил: он нигде не учился, а следовательно, стабильной работы никогда не будет: как рассчитается? В общем – так обиженный профессорами Академии искусств вошел внутрь храма.

Искусство встречало прохладой. Застегнув свое жаркое для улицы одеяние – становясь веселее, “шерстяной” с наслаждением прогуливался по нескончаемым залам; получая не только эстетическое, но и полноценное физическое удовлетворение. А так как внутреннее состояние больше не перегревалось, а внешнее будоражило уже воспаленное воображение: масштаб былой власти Габсбургов легко завоёвывал очередного посетителя. Вся грандиозность: от массивных колонн на входе и статуй под потолок, до огромных размеров самих обставленных комнат; все подчеркивало величие над остальным миром – привычным для простых обывателей.

Медленно – переходя в управляемый транс, он с жадностью проглатывал представленные музеем образцы. Тем более, тут было на что посмотреть: роскошно-убранные – в смысле мебели помещения, были завалены различными предметами интерьера. Повыше их, сие великолепие дополнялось известными картинами. А довершали эту избранность, непрактичной дороговизны люстры, и над ними – расписные потолки.

Отмечая себе: что больше всего притягивают залы с живописью и античной лепкой, посетитель упрямо двигался дальше. Тикали минуты. Мускулы, обнаженный торс, женские прелести – все эти застывшие боги, передавали старинному зданию мощь и энергию давно ушедшей эпохи. Самоучка это видел и раньше, считая для себя промежуточным искусством – надеялся даже когда-то превзойти; но сейчас, видимо подбадриваемый изнутри, впитывался иным смыслом:

– Управлять и властвовать! Вот посыл мирового искусства.

Но даже такие – бредовые идеи, требовали перерыва… Или по причине, что пеший отсчитал свои дневные физические возможности; или еще что. В общем, в голове опять возникала чужая мысль:

– Ты устал. Отдохни. Тут можно: посмотри, сколько красивой мебели.

И хотя ранее, возле любого – мало-мальски тут пригодного для сидения предмета, имелась соответствующая надпись: “Запрещено использовать по назначению”. Он увидел то, чего в принципе не могло быть: мягкую мебель без подобного текста. Путник сел. И тотчас, на сей факт среагировала решительная смотрительница зала. К слову – заскучавшая, решила выговориться по полной:

– Здесь сидеть воспрещается. Это французский экспонат. Чему Вас только в школе учат?

– А я не школьник, а студент, – повторил он то, что опять подсказывали на ушко.

– И на кого тебя учат, студент? – она вставила по-французски: “Etudiante”.

– Хочу быть “Великим” художником, – оправдался посетитель, осматриваясь и ища поблизости подкрепление – картины со вкусом.

– Слово “художник”, происходит от слова “худо” – гордо заявила женщина, вновь переходя на немецкий. В общем, она защитила свое – отогнав ненужного в определенную сторону. И он побрел дорогою… другою.

О том, чтобы просто вспомнить: Что именно подтолкнуло зайти во дворец? Ну, тот – нечаянно толкнувший, похожий на чертенка подросток; и найти его, – так об этом вообще не могло быть речи. Он – который мечтал стать художником и которого снова отстранили, а может и уничтожили в нем сокровенную мечту; больше не хотел жить: Все было не просто плохо, а категорически неудовлетворительно. Его прежняя вера заразилась, поболела и в нем умерла… А сам бедняга, перевоплощался.

“Бледный” – теперь не видел искусства. Не замечал: нарядно одетых искусствоведов, по-прежнему собирающих народ перед каждым значимым экспонатом. Упускал из вида их восхищенные, наливающиеся доброй энергией глаза. Ненависть зашкаливала в слабом теле. А то, что занимало его прежнюю сущность – художество; проваливалось в небытие. Это значит и физически, теперешняя пустота в нем требовала своего нового заполнения. Градус перемен поднимался…

Пришло время, а скорее – все так и было задумано: почти художник возвращался – перегорев своим прошлым. К нему снова вернулись: слух, видение, пространственное мышление и масштабная – не похожая ни на чью, ненависть. Так, молодой человек был примагничен лекцией одного гида, возглавлявшего очередную экскурсию. В зале сокровищ…

Расскажем подробнее: группа молодых девушек – видимо какого-то учебного заведения, остановилась именно в том месте, где ничего невидящим стоял полуживой парень. Сошлось и время – когда его зрительный туман рассеялся, стоящий напротив полный – в новеньком белом льняном костюме гид, как по команде – аккуратно ткнул указательным пальцем в самый центр стеклянной витрины. Вот с этим бравым выпадом, безмолвно стоящий – не обращавший никакого внимания на рассказывающего гида; считая это присутствие лишь вторжением в интимное течение своих мрачных мыслей – ожил. Он еще пытался сообразить: Что делать дальше? И стоит ли вообще жить: когда старое сгорело, а новое было неопределённо; как вдруг услышал. И не просто услышал, но и разобрал, вникая и принимая в себя – ставшие предопределяющими слова.

А просто хвастающийся отменным аппетитом бюргер, рассказывал о представленной экспозиции: