Ася Май - Чёрное пятно. Сборник хоррор-рассказов

Мы пили чай на балконе и в тот вечер, и чай был ужасен, но заваривала Лиля, и я ничего не сказал. Она очень восприимчива к критике. Я просто спросил, откуда эта старуха у подъезда. Где живет, кто такая, когда она планирует перестать буравить дом злым взглядом.

– Да она всегда тут была, сколько я себя помню, – Лиля качает босой ногой в воздухе, кидает на меня задумчивый взгляд, – я еще мелкой была. Мы к бабушке часто ходили в гости, она же тут в этой квартире жила.

– А потом что, тут и умерла? – немного нервно спросил я, чем заслужил сердитый взгляд.

– Нет, дубина, она в Озерцах, я же говорила. Старая совсем, мы и отдали ее в дом престарелых. Хороший дом, – уточнила Лиля, поймав мой взгляд, – у нее там уход, компания, пилатес… или чем они там занимаются. Ты будешь слушать, или нет?

– А ты что, страшилки собираешься рассказывать?

Лиля снова сердито на меня посмотрела и зябко повела плечами.

– Да, можно и так сказать. Она все копалась тут в палисаднике, молчала, смотрела косо, особенно на нас, на детишек. Взрослые ее тоже не особо любили, говорили не подходить близко. Но я не помню, чтобы она с кем-то ругалась, даже чтобы разговаривала не помню. Сажала свои цветочки. Ты как раз на них окурки свои дурацкие сбрасываешь.

– Не всегда же, только когда забываю, – пристыжено буркнул я и затушил окурок в банке из-под огурчиков.

– Да ладно, там сейчас все равно уже ничего нет, – Лиля сделала еще глоток чая, и торопливо продолжила, словно ей не терпелось отделаться от этой истории:

– Потом я бабушку долго не навещала, мы в другом городе жили, я училась, все такое. Вернулась, когда уже в квартиру заселялась, и эта старуха тут уже маячила. Что с ней случилось – никто и не знает, с тех пор большая часть соседей поменялась, переехала, померла, еще что, а с новыми я не общаюсь, сам знаешь. Да и выспрашивать не хочу, она и без жуткой предыстории пугающая какая-то.

На этом наш разговор о старухе закончился, и, скорее всего, мы бы и не заговорили о ней снова, если бы не произошедшее через неделю. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что она, каким-то образом, знала… Но обо всем по порядку.

В то утро я возвращался домой очень рано, еще только рассвело. Город еще спал, только вдалеке сонно и гулко шумели заводы. Было прохладно и стоял туман, густой, как будто шагаешь в дыму, и от влажности у меня волосы прилипли ко лбу.

Я шел, с неохотой переставляя ноги, и мысленно был не в своем мрачноватом дворе, а уже дома, в уютной квартире, заползая под одеяло к теплой и сонной Лиле.

Двор был пуст, и я заторопился к подъезду, по привычке скользнул взглядом по темным окнам квартиры – Лиля спала. Я думал о ней, когда почувствовал, как на моей руке сомкнулись чьи-то холодные пальцы и глухо, совсем не мужественно, испуганно охнул. Мой вздох резко превратился в невнятное бульканье, когда я опустил взгляд.

Пальцы были белые, мягкие, как брюхо мертвой рыбы, скрюченные, как пальцы ведьмы из сказки, с узловатыми шишками артрита и толстыми, желтыми ногтями.

Старуха сжала пальцы на моей руке, слабо, почти как ребенок, но взгляд ее серых до белизны глаз впился в мое лицо, не давая возможности даже отвести глаза.

– Я тебя съем, – она улыбнулась, лицо ее, сморщенное, как печеное яблоко, лицо старой нездоровой и злобной женщины, растянулось, точно пластилиновое, обнажая широкий рот с острым рядом желтоватых зубов.

– Чт…

– Я тебя съем, – она закивала, мелко-мелко, как игрушечный болванчик, улыбаясь, счастливо, как ребенок, и затараторила в такт кивкам, все повышая голос, – я тебя съем, съем, я съем тебя, я тебя съем, съем… Я СОЖРУ ТЕБЯ, Я…

Она рванулась ко мне, точно действительно намеревалась впиться в меня мягкими старческими губами, вгрызться остатками зубов, и я едва удержался от крика, лишь сдавленно выдавил какое-то ругательство, отталкивая ее. Она оказалась неожиданно тяжелой, но я думал только «почему? Почему она хочет съесть меня?». Я бежал к подъезду, взлетел по узкой лестнице, практически ввалился в квартиру, и глупо думал только об одном: «она же не ведьма из сказки, чтобы есть меня…».

– Она же не ведьма из сказки, чтобы есть тебя, – сказала сонная Лиля, обнимая меня, поглаживая по голове. Ее тепло и знакомый запах сладковатых духов успокаивали. – Тебя всего трясет. Неужели эта сухонькая старуха так тебя напугала? Она просто выжила из ума, вот и все.

«Она просто выжила из ума, вот и все», подумал я на следующий день, с содроганием проходя мимо нее. Безобидная старуха с протекающей крышей, и ничего другого.

Она и вправду казалась маленькой и безобидной, просто старухой.

Она хотела, чтобы мы так думали.

И мы думали. До той ночи.

Вернее, это была даже не ночь, скорее, поздний вечер, просто ночь звучит куда драматичнее. Я готовил ужин, а Лиля валялась на диване, покачивая ногами, и намекающе бурчала животом. Я продолжал готовить ужин, а она недовольно вздыхала и качала ногой с удвоенной силой, как будто это могло заставить меня готовить быстрее.

Ее всегда выводила из себя моя неторопливость, сама-то Лиля все делала наскоком: училась, работала, готовила, занималась уборкой. Все делала быстро, с каким-то напором и уверенностью, а я, напротив, кропотливо и дотошно уделял внимание любой мелочи. Удивительно как мы, такие разные, живущие абсолютно на разных скоростях, подходили друг другу.

– Ты скоро меня заморишь голодом, садист несчастный. – Лиля трагично посмотрела на меня и вздохнула, сложив руки на животе, как Карлсон из книжки. – Не думала, что влюбилась в садиста.

– Садиста?

– Да-да, – с жаром подтвердила она, – ты настоящий садист. Как можно так долго готовить на глазах у умирающего человека? – она поднялась, скептически проследила за тем, как я нарезаю огурец, и вздохнула. Ее взгляд красноречиво выражал все, что она думает обо мне в целом, и моей скорости готовки в частности.

– Могла бы помочь, это бы ускорило процесс…

– Я не готовлю, я смотрю за котом и фикусом.

– Но у нас нет кота, – кот как раз развлекался с родителями на даче. Не в смысле, что он пил там коньяк у камина и рассматривал неприличную котографию, а в том смысле, что он бегал в траве, гулял с другими свободными кошками и ловил мышей в подвале.

– Но фикус же есть, – Лиля взяла любимую белую лейку, металлическую, с детскими зайчиками в платьишках на пузатом боку, и подошла к окну.

Не знаю, что я услышал первым: металлический лязг упавшей лейки или абсолютно душераздирающий, полный ужаса крик Лили, но я тут же рванулся к ней, сжимая в руках нож, на котором нелепо повисла кожурка огурца.

В окне никого не было, а Лиля, как-то совсем жалко пискнув, прильнула ко мне, бессвязно бормоча что-то насчет «кого-то в окне».