Олег Давыдов - Кукушкины детки

Израиль Райзахер был главой Русского судостроительного общества в Николаеве. Таково семейное предание. Шел банкет по случаю спуска на воду линкора «Императрица Мария», который он строил, и тут кстати как раз сообщили, что корабль подорвался. Как так такая… Дедушку положили на банкетный стол среди вин и закусок, и он пролежал неподвижно три дня, силясь что-то сказать. Этого последнего, третьего, инсульта он не пережил.

Род сей идет от того самого Зейлика Райзахера, который держал шинок у поворота с большой дороги на потемкинскую деревеньку Чичиковку. До сих пор, говорят, в Херсоне есть Зейликова улица. У него было пятнадцать человек детей…

Заткнись, – сказала Фаина, когда Илья попытался ее убедить, что накладная лиса никак не вяжется с плащом и розовой стеганой сумочкой полуспортивного типа. Бог бы с ней, с этой сумкой, но Илья сейчас вдруг различил в таком сочетании вывих Файкиной матери. Та тоже любит подвязать меховой воротник на зимнем пальто легким газовым шарфиком. Слишком рано (казалось Илье) жена его приходит к своему наследственному безумию. Раньше она одевалась сносно, так что не стоит уж очень винить в этой розовой сумочке, купленной по дешевке, и лисе, побитой молью за тридцать лет лежания в бабушкином сундуке, – стоит винить в этой дикости только Илью с его нищенским жалованием.

Нет, ты Фаинке денег не давай, дай мне – на жизнь. Продукты купить и платить за квартиру. Квартира – не так сейчас дешево. А Фаинка потратит опять неизвестно на что… Это точно. Даешь ей деньги на босоножки, она ходит босая, но босоножек не покупает. Покупает вещи, которые уж точно не будет носить. Кофточки в комиссионке, которые вышли из моды. У нее их целый сундук. А носит чужие обноски с подруг. Это принципиально. И зубы не лечит – что ужасней всего…

После возвращения из Крыма Илье все чаще стало казаться, что жена его выбрала лишь потому, что предчувствовала: своей ленью в житейских делах, своей безалаберностью он поможет ей быстро, как можно быстрее, достигнуть желанного уровня слабоумия, присущего всему ее роду. Все Оргианеры и все Райзахеры, потолкавшись среди людей, рано или поздно становились недотепами. Рано или поздно их подхватывает подспудное течение судьбы и тащит к намеченной цели.

МАРАТА АБРАМОВНА ОРГИАНЕР

Она совершенно нормальный человек, когда есть деньги. Но как только кончаются деньги, она становится невменяема – визглява, слезлива. Она даже ходит и моет посуду так, что сразу становится ясно: она невыносимо страдает. Но стоит только дать ей толику денег, как она мгновенно преображается – делается ласковой, доброй, не в меру услужливой. Бегом бежит в магазин – хе-хе-хе… И старается сразу потратить все деньги на ненужные вещи. Уникальная женщина – из ста одинаковых банок в универсаме не глядя выбирает испорченную. Она виртуозно чувствует гниль и плесень: и несет ее в дом. Любой новый предмет – это счастье. Особенно же – найденный на помойке. Одно из первых слов в лексиконе илюшиного сына Саньки – было слово «подобрать». Каждый день вместе с бабушкой они посещали («лазали») помойки округи, подбирали и тащили домой все подряд. Всякий сор, и все складируется на балконе или к чему-то приспосабливается, чинится. Как раз на использование утиля идет большая часть денег – это лучший способ избавиться от них. Перешиваются чьи-то обноски, починяются старые примусы, будильники, «трансляции»… Покупаются новые детали для подобранных где-то вещей. Все это никуда не годится, постоянно требует денег для новых починок и подгонок. Средств на это уходит значительно больше, чем на новые вещи. И вот опять денег нет. Марата снова рыдает.

Таков механизм, идеально приспособленный для порождения экзистенциальной тоски рокового безденежья. Из еврейского нутра Мараты Абрамовны как будто вынуто наиболее важное звено. Есть девиз: копи деньги – суетись, работай, вкалывай, чтобы получить прибыль. Но суровый завет революционных родителей не позволяет деньги иметь, а тем более – тратить их с пользой. Что же, приходится тратить без пользы, а копить одни огорчения. Такова их политэкономия.

АБРАМ ОРГИАНЕР

О, товарищ Абрам мог бы написать из своей жизни целую изумительную поэму борьбы и риска. Он знает одну только радость, – радость кипучей напряженной борьбы. Он признает только одного врага – спокойствие, размеренность, быт. Бледный, точно изнуренный лихорадкой, он воистину ищет бури и подозрительно смотрит на нас, что мы поддадимся постепеновщине и благоразумию. Он никак не может идти в ногу с чересчур для него замедленным темпом революции. Ну почему они терпят? спрашивает он. – Чего они ждут? Проклятье!!! И не пытайтесь Абраму объяснить объективный ход вещей, закономерность движения. Напрасный труд! Он ненавидит историю. И трагедия его в том, что разумом он сознает, что без миллионов победы нет. А вот не терпится… Помню беседу с ним. Он пришел мрачнее тучи. Он явно волновался. Было впечатление, что с ним приключилось что-то недоброе… И наконец он сказал:

– Вот что. Я за последнее время много занимался вопросами статистики. И я пришел к тому заключению, что пролетариат почти нигде не составляет сплошного большинства. Пролетариату придется тащить за собой груз мелкой буржуазии и ремесленников. Но ведь это означает страшное замедление темпа социальной революции!!! Это означает, что на второй день мы должны будем заниматься мучительно-длительной переваркой мелкобуржуазной публики…

И ТОВАРИЩ АБРАМ – ТОЧНО В ВОДУ ГЛЯДЕЛ

Во время гражданской войны он был подпольщик в Херсоне, после комиссарил на борьбе с бандитизмом – в Тамбовской губернии и в Туркестане. Эта работа протекала страшно тяжело и неблагодарно. Конечно, за последующие десятилетия наука совершила гигантское восхождение вперед. Но и у нас возникала потребность использовать самые передовые достижения. Самолеты для подавления бандитствующих масс – первые ласточки штурмовой авиации. Или вот мы применяли антропометрический метод борьбы с басмачами – поскольку длинноголовые туркмены особенно охотно шли к Джунаид-хану, приходилось ликвидировать их поголовно.

Все это время Хая Израйлевна была рядом с мужем, и они в огне бандитизма родили двух детей. Старшего сына Дантона… Да не Антон, а Дантон – такой крупный деятель при Французской революции… И дочку Марату. Еще в двадцать первом году родительский долг Оргианеров оказался в опасности, ибо при бегстве от банды пришлось бросить грудного Дантона в одном селе под Моршанском – так что, вернувшись, они искренно прослезились его непомерной живучести. А поздней, в Туркестане, когда Марашка-замарашка вот-вот должна была появиться на свет, заставу, где был комиссаром товарищ Абрам, вырезали басмачи – начисто, без всякой антропометрии, отделили головы от туловищ семидесяти пяти красноармейцам. Хорошо еще, что в ту ночь Абрам повез свою Хаю рожать, прихватив с собой и Дантона.