Олег Давыдов - Кукушкины детки

И НОСОМ НЕ ХЛЮПАЙ

– Нос заложило.

– Заложник, что ли, в носу?

– Ты что имеешь в виду?

– Сам как будто не знаешь… Не нервничай. Успокойся…

– Покой нам только снится…

– Это кто сказал? Твой заложник?

– Ну ладно, ты это… говори нормально. Что ты, ей Богу…

– Простыл, что ли?

– Да, боюсь…

– Ты что-то слишком всего боишься.

– А как не бояться? Все время, ей Богу, на грани, все время – как будто бы кто ножку ставит. Ты это ведь вот даже и вообразить себе не можешь – какой ужас охватывает, когда чувствуешь такое… В общем, першение в горле и этот озноб, волосы дыбом. Ходишь как над пропастью, а тебя в нее тянет и тянет… Сорвешься – кто будет лечить? А ты говоришь…

– Я просто тебе предлагаю не бояться.

– Спасибо, сейчас пройдет.

– Ты, брат, так сам себя в болезнь вгоняешь. Перестань. Слышишь? Не кисни, а то и вправду заболеешь. Очнись! Ну?..

– Я требую, чтоб улыбнулся ты?

– Ну хватит. Я, наконец, хочу говорить с тобой, а не с тем, что в тебе копошится.

НО НЕЗАМЕТНО ПРИСПЕЛА ПОРА УЕЗЖАТЬ…

Все же мы решили искупаться – на прощание, ночью, несмотря на пронзительный ветер, крутую волну, холодную воду… А вернувшись домой после бодрящего душу купания и согревающей выпивки, захмелевшая Дарья обнаружила – Боже! – утрату самой наинужнейшей интимнейшей нижней детали купального своего туалета.

Она их потеряла в пути. Не беда – этот автор, идущий по следу, подобрал ее тонкие трусики и аккуратно развесил сушиться. Однако, конечно, из скромности, никому ничего не сказал. А Дарье было так жаль иностранной изящной вещицы… И когда все разошлись, Илья, тут как тут, предложил ей вернуться на пляж поискать в потемках утрату.

ЗАЖИГАЯ ТРЕСКУЧИЕ СПИЧКИ ВО ТЬМЕ ОПУСТЕВШЕГО ПЛЯЖА

Само собой разумеется, этот совместный поиск недостающего смысла текущих событий не мог привести ни к чему реальному. Не там ведь искали – предмет был повешен у всех на виду. Однако же, в плане подпольной фрейдухи, на которую Дарья с Ильей за последнее время стали так падки, кое-что удалось прояснить: брутально играя словами, Илья убеждал хохотавшую пьяную Дашу, что потеря трусов должна означать падение всяких преград.

А НА ДЕЛЕ ОНИ БЫЛИ ТОЛЬКО ПОВЕШЕНЫ

И вдруг Илюша почувствовал в сердце тоску. Он сказал:

– Виноград, как старинная битва, живет… Вот сейчас мы спокойно идем, все в порядке. А представь себе, если бы стали к тебе приставать, скажем, пять человек…

– Ты сразу бы убежал? – вставила Дарья.

Да нет, не убежал бы Илья. Вовсе не это хотел он сказать в припадке шальной откровенности, но – нечто другое. А именно: – Я бы не мог тебя защитить, я бы не смог с ними справиться, я бессилен…

Что за притча? Почва, как палуба тонущей баржи, встала вдруг дыбом, и ноги скользят. Женщина падает в воду, он ныряет за ней и спасает. Или нет – ее просто укусила в ногу змея, и маленький мальчик Илюша высасывает яд. Отроческие бредни. Где же, однако, мужские действия? Взял бы Дашеньку за руку, повернул бы ладошкою вверх, сжал бы ей ладонь, как лодочку, поцеловал…

НЕТ, У ИЛЬИ СОВСЕМ ИНОЙ СТИЛЬ

Бравое начало, куртуазно семенит, а приближается к делу слабой походкой отца – среди целой толпы стариков можно узнать его вопросительный шаг – остановками – другой… Замялся, шмыг носом, растекся бесформенной лужей по древу… Да он не мужчина, а тряпка, чего от него можно ждать? И он сам от себя ничего уже больше не ждет. Остается лишь погрузиться в целительный сон. Баю-баю, спит Даша, спит Машка, спит отец в моих гландах…

Но вдруг дикая паника в сердце. Илья делает резкий рывок – не ожидал от себя! – и вот уже он на коне среди спящего пляжа. А неуверенность – это была всего лишь

НЕПРЕДНАМЕРЕННАЯ ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ

Я проник в нее – точно клювик колибри в цветок. И закапал нектар. Весь дрожу!

Нелепо скаля зубы, играя широкой ноздрей, Дарья тешится лаской Ильи.

При таком низком голосе – стон любви поразительно тонок. Писк голодного птенчика слышен в твоем беззащитном ответе, когда я касаюсь нежнейшего:

– Чик?

– Чирик!

ПЕСНЬ ИСТОМЫ

То, что было чуть позже, воспоминание об этом, очень долго потом будет жалить Илюшу ночами. Держа Дарью в руках, сотрясаясь в известных конвульсиях, он – вдруг стал говорить неуместно и глупо: «К пустой земле невольно припадая, неравномерной сладкою походкой она идет, слегка опережая подругу быструю и юношу погодка». Дарья вмиг замерла и спружинилась телом. «Ее влечет стесненная свобода одушевляющего недостатка», – говорит Илья, выйдя из себя, наблюдая себя, сопряженного с Дарьей, откуда-то слева и сверху. Злорадный смешок кривил его губы. Но вчуже ему было все-таки странно. Он ждал от себя продолжения. Дарья тоже ждала:

– И, кажется, что горькая догадка в ее походке хочет задержаться, о том, что… – судороги их замирали, они приходили в себя, – эта ясная погода для нас праматерь гробового свода. И это будет вечно начинаться.

Все было, кажется, кончено. Чары, державшие их, рассыпались. Но Илья все никак не хотел уходить. Он не хотел отпускать Дарью, которая вначале приняла было стих, нашедший вдруг на него, благосклонно – как невинную шутку. Но чем дальше он говорил, тем более ей становилось неловко в такой раскоряченной позе. Тем острей она чувствовала все исходящее из Ильи чем-то инородным, противным, ерническим, вызывающим, дикой издевкой. И Илья заметил, как ближе к концу стал ликовать его голос, заметил и холод, идущий от Дарьи, но ничего не мог сделать с собой – начал вновь декламировать глухарем на току: «Есть женщины сырой земле родные…»

– Пусти…

– И ласки требовать от них преступно.

– Мне неудобно!

– И расставаться с ними непосильно…

– И хватит цитировать. В тебе, оказывается, не только чеховский сентиментализм есть. А я-то думала, что интеллигентскими соплями все и ограничится. Нет, ты хитер…

– Но ведь и ты не тургеневская девушка.

– Тургеневские девушки…

– Со временем превращаются в чеховских дам. С собачками?

– В Москве мы встречаться не будем.

– Что – боязнь огласки и греха?

– О, нет, как раз этого я не боюсь.

– Так чего же?

Вот краткое родословие Оргианер Фаины Прокоповны, жены Ильи Слепнева. Ее отец был сыном Георга Спрогиса, чекиста, успешно прошедшего все перетряски и чистки истории. Мать, Марата Абрамовна, родилась от репрессированного при Сталине старого большевика Оргианера и Хаи Райзахер, родной сестры упомянутой выше Ревекки Израйлевны. Подробности будут поняты из текста.

Ай, это как раз в революцию пятого года у папы был второй удар. Какой ужас! Папа без котелка бежит с горы вниз вместе с толпой народа. Мама всегда говорила: Израэль, надень котелок. Он с ним не расставался. А тут – галстук сбился на сторону, сюртук весь испачкан. Упал прямо в грязь, когда их разгоняли. А к завтрашнему надо фабриканту Мальцеву автомобиль починить. Папа дал честное слово, но лежит неподвижно. Вот мы все, дети и мама, пошли в мастерскую и всю ночь чинили. А самому старшему из нас было девять лет. С детства внушали ответственность.