Иван Панкратов - Бестеневая лампа

– Я думаю, имеет смысл согласиться с позицией наших комбустиологов. Правую руку убирать в средней трети предплечья, левую пока оставить. Мнение Платонова по ней поддерживаю, – подытожил Кравцов. – Записать как обход с ведущим хирургом, операцию выполнить немедленно. Взять согласие, известить родственников.

Манохин что-то пробубнил себе под нос, но вслух высказываться не стал. Он отправился на выход, уводя своего ординатора. Больше ему здесь делать было нечего.

– Ишь, недоволен, – проводил его взглядом Рыков. – Руки отрезать мы и сами умеем. Пойду узнаю, что там по сердечку.

Он подошёл к Мазур, что-то спросил. Та в ответ обозначила несколько мест на ЭКГ, что показались ей сомнительными, потом на мгновение оглянулась на Платонова и, недовольная этой своей слабостью, окончательно повернулась к нему спиной. Чтобы не раздражать Елену, Виктор вернулся в кабинет. Следом зашёл Рыков.

– Родственников извещать, думаю, не придётся, – проинформировал начальник. – Когда этого боксёра забрали, его отец примчался откуда-то из Сибири. Гостиницу тут снял, пытался адвоката найти. Ему уже сказали в Следственном комитете, я уверен.

– Противопоказаний по сердцу нет? – уточнил Платонов.

– А если б были? – усмехнулся Рыков. – Ты бы отложил операцию?

Виктор пожал плечами.

– А кто согласие подписывать будет?

– Отец, – Николай Иванович пошарил по карманам, нашёл сигареты. – Хитро Кравцов с этими кулёчками придумал. Курит везде. Я у нас за диваном пару таких бумажных пепельниц как-то нашёл после обходов. Покурит и прячет их по углам.

– Странная привычка, – Платонов думал о предстоящей операции, но пытался поддержать разговор.

– У него это, говорят, ещё с Афганистана. Ему в операционной санитарки такую штуку придумали, чтобы он пепельницу не искал. Курил между операциями. Ты у него в кабинете был?

– Конечно.

– Обрати внимание – пепельниц там нет. Он свои кулёчки на рефлексах крутит.

Возле входных дверей в реанимацию возник какой-то шум – мимо медсестры пытался прорваться взъерошенный седоватый мужчина в мятом костюме.

– Пропустите, у меня сын здесь! – объяснял он свои права, а потом увидел в глубине отделения врачей, махнул им рукой и крикнул:

– Что с моим сыном? Терентьев Михаил, я знаю, что он здесь!

– Пропустите к нам, – скомандовал Рыков. Медсестра нехотя отошла в сторону, мужчина быстрым шагом пересёк коридор, но у входа в реанимационный зал задержался, чтобы бросить внутрь быстрый взгляд, да так и замер там.

– Надо ему чего-то накапать, – сказал Николай Иванович, не обращаясь конкретно ни к кому.

– Что накапать? – поднял голову от истории болезни Медведев. – Это реанимация, а не детский сад. Тут даже в таблетках почти ничего нет. Ишь, накапать, – буркнул он себе под нос, завершая монолог. – Если что, по щекам похлопаем, кислород дадим.

– Логично, – кивнул Рыков, подошёл к отцу Терентьева и, взяв его за руку, привёл в кабинет. – Давайте пока здесь обсудим, у вас ещё будет время с сыном пообщаться. Вас как зовут?

– Пётр Афанасьевич, – мужчина представился. Он всё время порывался оглянуться на двери зала, но Рыков не выпускал его руки и медленно подводил к дивану.

– Присядьте. Сын ваш жив, умирать пока не собирается, но нам надо решить с вами очень важные вопросы.

Терентьев-старший сел, сложил руки на коленях и приготовился слушать. Когда ему озвучили диагноз и вероятное развитие событий на ближайшие несколько часов, он как-то неожиданно сгорбился, пригладил волосы рукой, потом поднял умоляющий взгляд на Рыкова и спросил:

– Это окончательное решение? Он будет инвалидом?

Николай Иванович, глядя ему в глаза, молча кивнул.

– Надо же что-то подписать, – сказал Пётр Афанасьевич. – Давайте, я подпишу…

Рыков взял протянутый Медведевым лист согласия на операцию, быстро внёс туда её название «Ампутация правого предплечья на уровне средней трети под общей анестезией» и протянул отцу Терентьева.

– Просто впишите свои данные вот в эти строчки… – Рыков показал, куда. Пётр Афанасьевич обречённо подсел к столу, взял ручку, медленно и аккуратно написал то, что от него требовалось, поставив внизу небольшую незамысловатую подпись.

– Я могу с ним поговорить? – спросил он.

– В настоящий момент он находится не совсем в подходящем для беседы состоянии, – ответил Медведев. – Мы его немного заседатировали, потому что руки свои он видел, к сожалению. И неизбежность происходящего осознаёт. Но подойти к нему не запрещается. Вот халат, – он достал из шкафа одноразовую голубую накидку, – стульчик там поставим рядом. Но недолго, пожалуйста, начинается предоперационная подготовка.

Пётр Афанасьевич кивнул, накинул халат и вошёл в зал. Рыков и Платонов встали в дверях. Санитарка поставила табуретку, Терентьев-старший опустился на неё, а потом увидел руки сына. Несколько секунд он рассматривал их широко распахнутыми глазами, и у Николая Ивановича возникла мысль о том, что они только что застали самое начало инфаркта, но потом отец выдохнул, задышал ровнее, медленно прикоснулся к левой руке Михаила и погладил её немного выше отёка.

– Не могу на это смотреть, – сказал начальник, отворачиваясь. – Ненавижу калечащие операции.

– А кто ж их любит, – угрюмо ответил на это замечание Платонов. – Помните офицера с отморожениями, которому мы из двадцати пальцев восемнадцать убрали? Одномоментно причём. Я ж помню – зашли в операционную, руки разложили на столики в разные стороны, присели и начали пилить и строгать. Вы ему на правой руке сохранили первый и второй пальцы, он хоть штаны в туалете снимает сам…

– Помню, конечно, – стоя спиной к залу, ответил Рыков. – На ногах тоже всё тогда убрали. Стоит признать, Виктор Сергеевич, что за все годы службы я не встречал ни одного человека с ожогами или отморожениями по какой-то серьёзной причине… Ну, например, в карауле стоял. Или людей из пожара вытаскивал. Только по дури. Только по глупости. И почти всегда по пьяни.

– Давайте операционников известим, – прервал эту философию Платонов. – Я думаю, через час возьмём на стол.

Рыков посмотрел куда-то в пол, потом вынул пачку сигарет и молча пошёл на улицу.

– То есть я буду звонить, – кивнул сам себе Виктор. – Ну, тогда я сам и сделаю всё.

…Через пару часов с небольшим всё было закончено. Ломать не строить – тут этот девиз подходил просто идеально. Правую руку убрали, положили в таз, завернув в полотенце. На левой сделали три послабляющих разреза – благодарные освобождённые мышцы тут же вылезли и взбухли в них, как красное тесто.

– Руку никуда не деваем, – уточнил Платонов. – Упаковать для судебников. После операции опишу макропрепарат, и отнесёте в лабораторию. Лично передадите, – объяснил он операционной санитарке. – Я помню, как вы в прошлом году ампутированную ногу в окровавленной простыне к стене прислонили у входной двери нашей патанатомии, потому что вам вовремя не открыли. А если бы её собаки съели – как бы мы потом доказали, что она вообще была?