Иван Панкратов - Бестеневая лампа

– Да что ж вы мне тот случай всё время вспоминаете? – сокрушалась санитарка. – Холодно тогда было, зима, я в одном халате выскочила. Не повторится больше, тыщу раз уж сказала.

– Сколько надо будет, столько и вспомню, – Виктор самостоятельно накладывал повязку на левую руку и временами оглядывался на собеседницу. – Вы мне передачки носить не станете.

Санитарка вздохнула, взяла руку в полотенце и вышла с ней в предоперационную. Там стоял готовый бикс для транспортировки – оставалось только положить в него направление и описание. Платонов услышал, как она нарочито громко щёлкает застёжками и что-то бубнит себе под нос, посмотрел на Рыкова, стоящего напротив, и улыбнулся под маской.

Когда они сняли стерильные халаты и вышли из операционной, Пётр Афанасьевич сидел у дверей ординаторской. Увидев их, он молча встал, глядя на врачей с надеждой.

– Всё сделали, – коротко сказал Николай Иванович, доставая из заднего кармана ключ. – Ничего сверх того, о чём говорили.

Он открыл дверь, жестом предложил отцу зайти, в кабинете указал на диван.

– Сегодня его заберут в реанимацию, где он пробудет, я думаю, ещё пару дней, – открыв окно, повернулся к Петру Афанасьевичу начальник. – Надо подстраховаться – всё-таки, кроме ожога кистей, он ещё получил общую электротравму. Понаблюдаем.

Пётр Афанасьевич кивал чуть ли не каждому слову Рыкова, словно в них была какая-то стихотворная размерность.

– Лечить вашего сына в дальнейшем будет капитан Платонов, – Николай Иванович указал на Виктора. – Не смотрите, что молодой. Операцию выполнял именно он. И идея сохранить левую руку принадлежит тоже ему.

Терентьев встал с дивана и подошёл к Виктору.

– Спасибо вам, – он пожал доктору руку, хотя тот даже не успел её поднять навстречу. – Спасибо.

Платонов молча кивнул и немного отстранился – он не любил бесед на таком близком расстоянии.

– Когда я смогу с ним поговорить?

– Завтра, – Хирург хотел освободить свою руку, но Пётр Афанасьевич не понимал этого и продолжал сжимать пальцы Виктора. – Пусть отдохнёт после операции. В реанимацию вас пропустят, мы договоримся.

Наконец, ему удалось вырвать сжатую ладонь, и он отступил ещё на шаг, после чего сел за свой стол, закрывшись от Терентьева монитором компьютера хотя бы частично.

Пётр Афанасьевич вздохнул, потом вынул из кармана мятый листочек бумаги и положил рядом с Платоновым.

– Это мой телефон… Если что. Завтра я приду, конечно.

Он помолчал, сделал пару шагов к двери, но потом снова повернулся и спросил куда-то в стену:

– А что теперь будет с его делом? Ну, за ту драку.

Рыков поднёс ко рту сигарету, остановился на секунду, но всё-таки щёлкнул зажигалкой, затянулся и только потом ответил:

– Отсутствие руки не позволяет служить в армии. А вот сидеть в тюрьме… Драка, потом побег. Сейчас будет, как в «Джентльменах удачи»: «За побег ещё три припаяют».

Терентьев-старший невесело усмехнулся, а потом вдруг спросил:

– Может, вам денег дать? У меня есть. Немного, но есть. Вы ж его всё-таки…

– Что мы?! – швырнув в окно едва начатую сигарету, вдруг взвился Рыков. – Мы ему руку нахрен отрезали! Какие деньги? Кому? За что?

– Я не знаю, – отступил на шаг Терентьев. – Я подумал, что вы…

– Завтра приходите, – отрезал Николай Иванович. – В реанимацию. После семнадцати ноль-ноль. Деньги у него есть, ну надо же!..

Пётр Афанасьевич зачем-то поклонился – немножко совсем, после чего, пятясь, вышел и аккуратно притворил дверь.

– Да что ж за день такой сегодня? – Рыков сел с размаху в своё кресло, немного прокатившись по полу. – Ладно, ты мне лучше скажи – придумал, что с левой рукой делать будешь?

Платонов отрицательно покачал головой.

– А что ж ты тогда за неё так боролся?

– Чтобы хоть чем-то от медпункта отличаться, – ответил Виктор. – А иначе зачем мы здесь вообще?

Начальник посмотрел на Платонова, потом на часы и сказал:

– Значит, так. Я домой. Ты за старшего. Операцию запишешь, ведущему доложишь. Чтобы не зря ты здесь, как говорится, вообще. Пишите письма, шлите переводы.

Он на скорую руку переоделся в офицерскую форму, стукнул дверцей шкафа и ушёл. Виктор посидел немного в тишине, прислушался к своим ощущениям, потом собрался с мыслями и начал печатать ход операции.

Внизу хлопнула дверь санитарной машины. Сержанта забрали в реанимацию.

Дед положил перед Виктором на стол несколько учебников.

– Вот почитай про итальянскую пластику.

– Прямо-таки итальянскую? – усмехнулся Платонов. – Я только итальянское диско знаю.

– Не паясничай, – сурово сказал дед. – Плохо, что ты в ожоговом отделении работаешь, а про такое ни сном, ни духом. Итальянские врачи ещё в пятнадцатом веке этим занимались, между прочим. С руки на нос лоскуты пересаживали.

Виктор, конечно, несколько грешил против истины, говоря, что не слышал о таком – конечно, слышал. Название, суть, какие-то случаи из чужой практики. Сам никогда не делал. Да и знаком был с пластикой больше по работам хирургов девятнадцатого века и позже. В эпоху Возрождения для приобретения опыта он точно не заглядывал.

Речь об этом зашла спустя десять дней после ампутации у Терентьева. К тому времени культя прекрасно зажила, а вот на левой руке начал формироваться просто огромный дефект тканей с локтевой стороны. Виктор сделал одну некрэктомию и убедился окончательно, что кисть жива и неплохо питается из бассейна лучевой артерии – но получившаяся яма недалеко от сустава не давала ему покоя.

Сам Терентьев все эти дни был, конечно же, подавлен и молчалив. Перевязки переносил молча – да, собственно, больно там особо и не было, Платонов работал на участках ожога четвёртой степени совершенно свободно хоть скальпелем, хоть ножницами. И только к исходу десятого дня, после длительного химического воздействия салициловой мазью, он наконец-то добрался до жизнеспособных и кровоточащих участков. Сам пациент, не ожидая этого, внезапно охнул и отдёрнул руку.

– Мне нравится, – прокомментировал хирург и попросил шарик со спиртом. Терентьев отреагировал на прикосновения в нескольких местах.

– Щиплет, – сказал он, глядя в глаза доктора.

– Это лучшее, что я слышал за последние дни, – ответил Виктор. – Юля, хлоргексидин с левомеколем на рану.

– А это там кость? – спросил Михаил. – Там, на дне.

И он дёрнулся правой рукой, собираясь указать на то, что было ему непонятно, но через мгновение вспомнил, что указывать ему нечем, и убрал культю за спину, чтобы не видеть её.

Медсестра мастерски наложила повязку и поместила руку на косынку. Терентьев встал, сказал: «Спасибо» и вышел в палату.

– Там действительно кость, – согласилась с ним Юля. – Хороший дефект получился.