Артемий Леонтьев - Москва, Адонай!

Лена вытащила из кармана Сизифа его телефон, начала листать фотографии, читать сообщения, проверять почту. Сизиф давно свыкся с тем, что его личное пространство было вконец погублено с тех самых пор, как он решился на женитьбу, поэтому сейчас даже не пытался сопротивляться, он только безмолвно, как скот на бойне, поводил своей бессловесной головой, сосредоточенно зажмуривался и пытался вспомнить, есть ли там какой-нибудь компромат или он все успел удалить. В эту секунду Лена резко подняла голову и впилась хищным взглядом в своего супруга:

– Так, я не пони-и-ила… а это что за блядь в кокошнике? Ты нормальный?! Опять у него телки какие-то на телефоне!

Лена сунула телефон Сизифа ему в нос – именно таким жестом, именно с таким выражением лица хозяева обычно макают котят в их мочу. На фотографии была по пояс изображена красивая белокожая женщина в черном элегантном платье с черными же тесьмами меха на запястьях и шее, с аккуратно уложенными волосами, накрытыми необычным головным убором с вуалью. Карие глаза задумчиво приопущены, нижняя губа чуть выпячена. Руки накрывали одна другую сжатыми пальцами: на безымянном правой руки и на левом мизинце золотые кольца. Широкий красный пояс очерчивал узкую талию. Мраморная кожа отливала бронзовым оттенком.

– Это не блядь, это божественный «Портрет дамы» Рогира ван дер Вейдена. Станковая живопись эпохи Ренессанс…

– Вот вечно ты всякую хуйню любишь, а ко мне у тебя слова ласкового не найдется… Весь телефон каким-то говном забит – и ни одной моей фотки…

Лена зевнула, хоть и обиженно, но все же с равнодушным видом, затем впихнула телефон Сизифа обратно в его карман, осознав, что, по существу, тревога была ложной. Поезд остановился. На «Бульваре Рокоссовского» вошло стадо баранов, две коровы, одинокая коза, лошадь и гусь. Сизиф посмотрел на животных и удивился тому, что лошадь была не подкована.

Безобразие, все копыта себе стопчет же… Бедное животное. Ну что за город? На всю столицу ни одного кузнеца.

Домашний скот расположился рядом с держателем для велосипедов. Бараны терлись друг об друга, потели, громко чавкали и мычали, разбрызгивая вокруг себя густую и вязкую слюну. Лошадь фыркала и лягалась, а корова начала срать под себя: тучный навоз падал на пол с влажными шлепками, разбрасывая душистые капельки на обувь близ стоящих пассажиров. Корова с тоской смотрела в окно и грустила. Коза со скукой дожевывала какое-то объявление, которое, видимо, сорвала где-то на остановке, и время от времени выдавливала из себя теплые горошины: по-домашнему теплый и нежный аромат щипал ноздри и мысленно переносил в деревню. Сизиф ностальгически вздохнул и вспомнил детство.

На следующей остановке вошел высокий худой мужчина – очень благопристойно одетый, может быть, даже слишком благопристойно. Особенно благопристойными были рубашка, застегнутая на все пуговицы, и высоко задранные короткие брюки, обнажавшие волосатые ноги в белых благопристойных носках. Высокий мужчина с аккуратно зализанными волосами и лицом попрошайки двинулся по вагону. Он шагал медленно, вглядываясь в некоторые лица. Иногда он останавливался и задавал пассажиру какой-то вопрос, потом двигался дальше.

Наверное, чем-то банчит. Чем-то благопристойным.

Приблизившись, попрошайка поймал Сизифа взглядом и склонился к нему с чрезвычайно интимным и задушевным видом. Правда, разговор получился немногословным:

– Вы верите в Бога?

– Пошел нахуй.

– Всего вам доброго.

Сизиф посмотрел в окно и тяжко вздохнул. Он задумался о смысле жизни и духовности.

Да, да, две вещи: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас… Это определенно так.

На станции «Белокаменная» вошла теща-поросенок: Сизиф сгруппировался, сжал кулаки и ягодицы, а теща помельтешила перед глазами, что-то потрогала, что-то понюхала и облобызала, что-то бегло оценила на глаз – смертоносным вихрем пронеслась перед Сизифом, Леной и Ванюшей, который устроился у отца на коленях и все смотрел в окно – а теща молниеносными, но очень влажными, пахучими вращениями пронеслась мимо, потом как-то резко остепенилась, поправила резинку от трусов, подтянув свои «апокалипсические рейтузы», и шагнула к соседнему ряду сидений, подняла подлокотники кресла, а затем благополучно приземлила свою пышную фигуру, спросила какую-то формальную чепуху о здоровье Ванюши, успокоилась, хрюкнула, достала из сумочки книжицу Гузель Яхиной и стала читать. Запах дерьма почему-то совсем ей не мешал. Теща вытянула толстые коротенькие ножки перед собой – поближе к печке – и шмыгнула носом.

В этом году Ванюша пошел в шестой класс. Совсем уже большой мальчик. Сизиф поглаживал сына по головке и трепал по спине, а мальчик разглядывал виды из окна и болтал ногами, которые пока не доставали до пола. В прямоугольном окне все знай себе мельтешили дома, столбы, магазины, какие-то понурые кирпичные будки и внушительные высотки с подсветкой. На очередной станции в вагон завалилось особенно много народу. Запахло свежеиспеченными булочками, которые очень органично дополнили запах животноводческого дерьма.

«Ростокино», наверное, проезжаем, тут вечно что-то выпекают.

Сынишка дернул Сизифа за рукав, так что пришлось доставать наушники из ушей. Neil Young исчез.

– Папка, а папк, а почему мы постоянно по кругу ездием?

Сизиф ласково взлохматил макушку мальчика.

– Потому что земля круглая, сынок…

– Папка, а папк, а когда мы уже приедем?

– Не знаю, сынок, думаю, скоро уже…

– Папка, а папк, а ты много в жизни видел?

– Бе-е-е-е-е-е-е-е-е-е-э-е-э-е-э-е-э…

Стадо баранов недовольно заблеяло. Было видно, что их раздражали частые остановки и бесконечная толкотня. Когда коза дожевала объявление, она начала вторить соседям.

– Ме-э-е-э-е-э-е-эхе-хе-хе-хэ-э-э…

– Конечно, сынок, в свои сорок семь я и Измайловский кремль повидал, и «Москва-сити» – вечером особенно красиво, и башню Останкинскую, и стадион «Лужники», да много всего сынок, очень много… всего и не упомнишь. В Москве станций не счесть же.

Теща-поросенок зашуршала каким-то нечистоплотными пакетиками и начала чавкать – хрустела и шамкала, как будто рыла пяточком желуди и грызла куриные кости. Запахло салом и сухомяткой. Лена всплакнула от очередной душераздирающей драмы на ток-шоу, долго и пристально вглядывалась в окно, как будто о чем-то вдруг размечталась, а через пару минут обратилась к мужу:

– Надо Ванюшу в спортивную секцию отдать…

– Да, я тоже об этом сижу думаю…

Сизиф посмотрел на мальчика.

– Ну что, Ванюш, чем хочешь заниматься? Хоккей, футбол, плавание, каратэ?

– Не знаю, папк, я не думал…

– Так ты подумай…