Мариша Кель - Жуткое дальнодействие

В ответ он печально и устало прикрыл глаза.

Мне сделалось совсем грустно и снова стало казаться, что я была чересчур резка и неправа, так огорошив его своим безразличием. В подобные минуты во мне всегда происходило сражение воинов независимого будущего и удобного прошлого. Но это раздирающее чувство длилось ровно до тех пор, пока он не начинал говорить.

Ломая стереотипы, на этот раз первой заговорила я:

– Ты ничего не понимаешь! Я не смогу стать счастливой с тобой, сидя дома и занимаясь обычными делами. Мне требуется гораздо больше, чем то, что ты можешь мне дать. Я более не желаю всего этого и не нуждаюсь ни в тебе, ни в твоей чрезмерной опеке. Мне душно рядом с тобой.

Его лицо напряглось под моим пристальным, горящим взглядом.

– Чего ты хочешь?

– Свободы.

– Это я понял. Но я хочу знать, чего ты хочешь от меня?

– Я хочу свободы от тебя.

– Я вот что тебе скажу, – продолжил он после тягостного молчания. – Я впредь здесь не появлюсь, если ты пообещаешь мне встретиться с профессором.

– Обещаю, – уже еле сдерживая гнев, почти прорычала я. – Теперь будь добр, уходи.

Единственный человек, который по-настоящему любил меня, ушел быстро и молча, оставив свой ключ на барной стойке.

Медленно подойдя к входной двери, силясь спокойно и глубоко дышать, я повернула замок на три оборота. Но потом на пороге кухни наткнулась на пакеты с продуктами, и мне уже не удалось совладать с собой.

С удивительной одержимостью и остервенением я пинала их до тех пор, пока все содержимое не разлетелось по полу. В завершении своей терапии я разорвала коробку с мюсли, устроив злаковый снегопад. Молоко быстро пропитало ковровую дорожку и желтоватыми разводами дополняло картину гастрономической вакханалии. Яйца были разбиты о стену, но бананы остались в целости и сохранности, что явилось ярким доказательством моей вменяемости. О завтраке я все же подумала.

В ванной комнате, вытягивая из волос застрявшие мюсли, я глядела на себя в зеркало – оттуда на меня смотрело детское личико. Веснушки поблекли, зубы выровнялись и побелели, но нос остался по-прежнему чересчур курносым, а глаза – голубыми и печальными. Теперь я красила волосы в блонд, но рыжие корни отросли, выдавая истинный цвет.

Внутренне сжавшись и забыв о злаках в волосах, я вглядывалась в отражение, пытаясь найти ту рыжую девочку.

«Куда же она делась?.. Кто-нибудь видел ее?.. Ну, та… Которая могла не спать двое суток и выглядеть прекрасно, любила купаться под дождем, могла не закрывать на ночь входные двери и считала, что танцы – ее призвание. Та девчушка с непослушными рыжими волосами и солнечной россыпью на носу и щеках, которая всегда широко улыбалась… Ни у кого не было такого счастливого лица, как у нее. И каким звонким был ее смех! Та девочка умела смеяться так, как смеются первый раз в жизни. Где она? Кто-нибудь видел ее?»

Теперь она стала несчастной женщиной, в глубине глаз которой таилась мрачная враждебность. Еще одно слово из списка моих проблем – «мрачность». Это состояние уныния, серой тоски, которая действует на нервы окружающих, – моя грань неконтролируемой агрессии.

Я начала говорить с собой, как если бы была своим клиентом: «Успокойся! С чего столько шума? Давай попробуем все обдумать? Давай-ка сядем и постараемся понять, что только что произошло? А вот что: он вновь довел тебя! И что с того? Ну сорвалась. С кем не бывает? Выплеснула негативную энергию на пакеты – это не так уж и плохо. Зато стало легче».

Молча кивнув, точно в подтверждение своих размышлений, я попыталась продолжить самоанализ.

Эффект был нулевой, по-прежнему разбивало чувство злости и обиды.

Я осознала, что мне незамедлительно нужно повидать старого доброго Гофмана.

– Хорошо выглядишь, девочка, – не глядя на меня, поприветствовал профессор.

– Давно не была. Соскучилась, – произнесла я.

Он улыбнулся в ответ, и с той самой секунды, как он это сделал, мне полегчало.

Еще перед выходом из дома я решила все рассказать Гофману. Но учитывая его проницательность, думаю, ему с одного взгляда стало бы все понятно. От этих неутешительных мыслей мое настроение ощутимо портилось, я откладывала слова признания до следующей фразы. Но все произошло само собой, как это и бывало на всех встречах с моим добрым другом.

Надо сказать, что Гофман не был сторонником стандартной терапии, что мне и нравилось в нем особенно. Его методика состояла в том, чтобы не придерживаться ни одной методики! К каждому пациенту, считал он, должен быть найден индивидуальный подход – универсальная терапия. Профессор считал это основным условием качественной психологической помощи.

Не составляя никаких систематизированных планов, он доверял исключительно интуиции и колоссальному опыту. Для этого нужно было иметь стальной стержень, быть бескомпромиссным, именно таким и был Гофман.

Вдохновленная его примером, я пыталась стать таким же хорошим психологом. И поэтому, когда речь зашла о моем профессиональном росте и повышении квалификации в области психологического консультирования, я, конечно же, выбрала именно его в качестве наставника.

Гофман помогал мне увидеть связь между тем, что я испытывала, и тем, что происходило в работе. Как это делают родитель или педагог, наблюдая за ребенком, чтобы подстраховать его и научить, так и он поддерживал каждого коллегу-психолога. Помогал развивать профессиональную практику, обращал внимание на бессознательные аспекты взаимоотношений с клиентами.

– Что с тобой, девочка? – спросил он, все еще ни разу не окинув меня своим проницательным взглядом.

Как же долго меня так никто не называл…

– Я сегодня сама не своя. Хуже некуда, – четко, чтобы он сразу понял мои слова, проговорила я.

Он тут же стал серьезнее, расправил плечи, точно важная птица.

– Держись! – весело добавила я. – Сейчас я завалю тебя своими проблемами!

– Ну, вот… Так бы сразу, – оживился профессор. – Ты же знаешь, я человек настроения. И что особенно паршиво, – настроения своих собеседников.

– Ой, как непрофессионально! – притворно возмутилась я.

Похоже, в компании Гофмана та рыжая девчонка вырывалась на свободу, словно оживала, определяя мое поведение и демонстрируя веселый нрав.

Профессор хрипло рассмеялся.

– О чем ты хочешь мне поведать? – наконец спросил он.

– Если честно, мне нужен обзор сверху.

– Рассказывай.

Я знала, что его заинтересованность моими рабочими моментами всего лишь напускное. По правилам, он должен был не поощрять эту тему, а вывести меня на разговор о моем самочувствии. Так или иначе мне придется рассказать своему психотерапевту о недавнем срыве. Но чуть позже…