Марк Шувалов - Анамнезис-1. Роман

Во времена учебы в институте меня питали радужные надежды на то, что впереди ожидают сверкающие новизной сооружения из стекла и бетона, в которых расположатся великолепные офисы с сотрудниками как на подбор – стройными, красивыми, интеллектуальными. И в их череду счастливо примут новоиспеченного выпускника со свеженьким дипломом. Правда, я как-то упускал из виду, что специалисты моего профиля не очень и требовались. Да и зданий, похожих на те, что рисовала мне фантазия и где должна была бы протекать моя будущая деятельность, видеть в Москве мне не доводилось.

Тем не менее я наслаждался несбыточными мечтами, когда кропотливо просиживал над учебниками, стряпая курсовики и щедро раздавая их сокурсникам. И даже полагал, что любим последними. В веселой студенческой компании мир представал мне светлым, радостным, беззаботным и верилось, что так будет всегда. Девчонки заботились обо мне, да и ребята из группы относились по-доброму. Их попойки приводили меня в восторг, приятели казались мне остроумными, щедрыми, веселыми, я считал, что каждый любит каждого в этой дружной семье, и наполнялся чувством общности. Однако Сережа, побывав на нашей вечеринке, не увидел там ни одного интересного собеседника, не разделил мнения по поводу моих приятелей и сказал, что я преувеличиваю степень участия к себе со стороны однокашников. И действительно, по выходу моему из стен универа, оказалось, что не существует доброго и уютного мира, нет никакой студенческой семьи, каждый окунулся в свою жизнь. У меня не осталось ни одного стоящего товарища из нашей компании. При встрече одногруппники искренно радовались мне, но всякий раз я ощущал холодок безвозвратности ушедшего. К тому же Лиза решила после учебы не возвращаться, а самый дорогой для меня наравне с ней человек – Сергей – занялся бизнесом, и мы стали с ним редко видеться. Мама, наблюдая мое состояние, всеми силами пыталась его облегчить, однако синдром покинутости и одиночества после бурного студенчества еще долго преследовал меня.

– Ты должен повзрослеть и начать думать о будущем. Многие твои друзья уже устроились, – говорила мама, но я знал: ее беспокоила моя неприспособленность в плане общения с девушками.

За стеной Сережа постукивает в такт мелодии в его наушниках: наверняка что-то легкое – Вагнера он слушает по-другому. Как органично сплетается музыка со счастьем и как возносит к небесам горе. Оно настигло меня звенящими, опустошающими нутро звуками и заставило тело и душу корчиться в муках, когда друг мой после аварии стал «спинальником», то есть потерял подвижность ног и оказался прикованным к инвалидному креслу. Это случилось оглушающе внезапно и до сих пор, по прошествии двух месяцев, с трудом верится, что Сергей не может встать и пойти своей гордой походкой. Но он борется, занимается с гантелями и делает аппаратный массаж спины и ног, – ему невыносима чужая жалость. Даже мою помощь он принимает через силу, возненавидев по этой причине туалет и ванну.

Как люблю я тайком следить за ним, – его профиль совершенен: голова гордо посажена, а губы высокомерно сжаты. Для меня он – лучший из людей. Мне хочется сделать невозможное, я готов вывернуть наизнанку душу. Мои порывы останавливает лишь его ироничная усмешка.

Когда он оставил меня на задворках своей бурной жизни, одиночество пропитывало мое существование даже рядом с мамой. Она с грустью говорила, что меня ждут трудности, ибо понимала, почему я не делаю шагов ни к кому; Лиза не в счет, – наше духовное с ней родство давало ей знание обо мне более полное, чем маме.

Женщины и девушки парализовали мои робкие попытки идти им навстречу и временами казались мне красивыми монстрами, скрывающими под масками ужасающие гримасы и способными поглотить в своем жутковатом карнавале. Их запахи на фоне парфюмерных ароматов пугали животными оттенками и порой вынуждали меня избегать даже невольных соприкосновений с этими созданиями. Маме я ничего не говорил, впрочем, ей были известны мои тайные страхи, и она пыталась мне внушать:

– Не будь требовательным в мелочах, примирись с неприятными, но несущественными деталями. Не отрицай естественных физиологических проявлений, научись наслаждаться красотой женщин. К сожалению, практицизм – неотъемлемая часть каждой из них, данная для продления рода, а ты как мужчина лишь инструмент природы в этом процессе.

И мама, и Лиза, каждая по-своему, пахли восхитительно. Рядом с ними я не тяготился никакими «физиологическими проявлениями», даже не замечал их. Мама помнилась мне в изысканно тонкой шифоновой блузке цвета и аромата песочного торта, а Лизу я всегда ощущал свежеумытой. Так почему другие женщины столь неприятны мне?

Сергей согласился провести осень и зиму вместе со мной на даче, поскольку стремился спрятаться от людей с их жалостью. Он не собирался привыкать к своему положению и осваивать правила инвалидной жизни, напротив, твердо вознамерился встать и пойти. Питал эту уверенность прогноз одного из врачей и то, что ноги Сергея не потеряли чувствительности. Да и другие показатели говорили о возможности восстановления здоровья. Кроме того, существовал бизнес, – им он продолжал заниматься на расстоянии, сделав меня своим доверенным лицом. Мы пытались скопить немалую сумму для операции за границей, куда он собирался весной. Однако это оказалось нелегкой задачей с его фирмой, приносящей теперь уже не слишком большой доход, поскольку основные креативные проекты в отсутствии ее владельца были заморожены. Даже сотрудников из-за нехватки средств на зарплату пришлось сократить, – осталось всего шесть человек.

Наша дачная жизнь быстро устроилась. Отец Сережи максимально приспособил садовый домик для проживания: нанял мастеров, починил проводку, проложил телевизионный кабель и подключил воду. Он сам привозил одежду и почту, продукты и все необходимое, и только изредка – супругу, которая, видя беспомощность сына, безмерно страдала, чем крайне мешала мужчинам, а более всего – себе самой.

Между тем уединение и покой влияли на Сергея благотворно – он подолгу работал за компьютером, тренировался в саду, много читал и даже приноровился поливать газон с веранды, соорудив конструкцию из шланга и удилища. К тому же, именно он контролировал работу двух молдаван, утеплявших стены нашего жилища к зиме. Энергии его хватило бы на троих, он заряжал меня своим оптимизмом, и как ни вглядывался я в его глаза, не находил в них и тени уныния. Вот только заметки, что вел теперь мой друг, содержали какую-то горькую иронию над самим собой. Сила этих страстных отрывочных текстов заставляла меня трепетать: я представлял себя мужественным, умным, неотразимым, но стреноженным – подобным Сереже. Правда, он вовсе не создавал впечатление беспомощного человека и, провожая меня на крыльце, обычно шутил: