Марк Шувалов - Анамнезис-1. Роман

Открыл мне всклокоченный человек с мутным взглядом.

– Не надейтесь снова выступить в роли миротворца! – запальчиво выкрикнул он.

– Ей нет до меня дела, способны вы понять это?!

– Но поговорить-то мы можем? – спросил я.

– Ладно, вечером приходите, когда я в подсобке чай заварю.

Он действительно умел это делать как никто, да и сорта чая откуда-то добывал необыкновенные.

Дома я набрал номер Юлькиного телефона и спросил без предисловий: не звонила ли Дана. Юлька меня не выносит из солидарности с подругой, которую прямо-таки болезненно обожает. Естественно, я для Юльки последняя сволочь и не достоин называться человеком. Она немилосердно насаждает всем и вся свои феминистские идеи, в соответствии с которыми считает мужчин примитивными существами, способными разве что неплохо работать и существующими лишь для удовлетворения женских прихотей. Мало того, эта поборница женских свобод норовит беспардонно влезать в наши с Даной отношения, пытаясь настраивать ту против меня, а в пример мне ставит своего обожателя, эдакого пай-мальчика, который точно на поводке за ней ходит. При рукопожатии меня поразили вялые пальцы этого субъекта, резко контрастировавшие с его внушительной внешностью и приятным баритоном. Но это тип мужчины, настоятельно нуждающийся в такой как Юлька женщине: не сомневающейся ни в чем, практичной, решительной, с потребительским отношением к окружающему, как единственно возможным и имеющим смысл. Мечты и философствования разного рода она всегда считала непозволительной роскошью и играми развращенного ума. Ее интересы сводились к удовлетворению дешевых бабских амбиций: дескать, смотрите, какой мужик у меня – не хуже дорогой мебели для кухни. И Дане эта «мать Тереза» мечтает найти подобного послушника.

Следует признать, Юлька наделена пронырливым и практичным умом, присущим многим женщинам. Вот откуда берутся сварливые жены, казавшиеся еще вчера своим поклонникам романтичными созданиями. Но даже, еще не захватив Юрочку в законные мужья, Юлька не стеснялась повелевать им, как-то умудряясь при этом ублажать его самолюбие, и было бы нечестным отрицать ее таланты в данной сфере. При ужасающей поверхностности эта, на мой взгляд, крайне манерная, особа обладала редким даром создавать впечатление глубокой натуры и легко располагала к себе окружающих. Мало того, со своим веселым нравом она казалась полной жизни. Женский инстинкт и проницательность диктовали ей быть услужливой, ласковой и даже льстивой. К тому же, она при цепкой памяти на интересные факты и детали умело пользовалась этим в разговоре, представая внешне привлекательной и разносторонней личностью. Но в моих глазах ее существование извиняло лишь то, что Дана к ней благоволила по непонятным для меня причинам.

Женщин подобных Юльке я откровенно не приемлю и, несмотря на ее обходительность и умение лавировать в любом сообществе, пару раз мы с ней погрызлись основательно, ибо меня она откровенно не щадила, априори агрессивно настроенная против моей персоны.

Спор наш, конечно, касался Даны, которую Юлька считала своей собственностью. Разумеется, я не собирался уступать ей и доказывал, что готов выполнять любые желания Даны, только ведь женщины вечно хотят неизвестно чего, совершенно не разбираясь в себе. И это всецело согласуется с моей теорией и практическими наблюдениями. А Юлька, не находя достойных аргументов, выдавала, что не отдаст подругу такому твердолобому куску дерева и сексуальному эксплуататору, одаривая меня еще многими нелицеприятными эпитетами, коим я отнюдь не соответствую. К примеру – эксплуататор, да еще сексуальный – это чересчур. Впрочем, любые мои действия в отношении Даны Юлька считает террором. Ей невдомек, насколько чувственна ее подруга, которая, я уверен, никогда и ни с кем не откровенничает на такие темы. Да и способна ли Юлька хоть на малую толику подобной сенсорной восприимчивости? И конечно, в ее глазах я выгляжу монстром.

Мне не терпелось поставить эту фурию на место, дабы не лезла с воинствующими бабскими советами к Дане. Не с Юлькиными куцыми мозгами и мещанской философией насаждать свое мнение человеку, неизмеримо более глубокому. Но при Дане наши склоки повисали жгучей паузой, – мы не позволяли себе расстраивать ее глупыми ссорами, замолкая как по мановению волшебной палочки, и Юлька выдавливала любезную улыбку, несмотря на страстное желание меня уничтожить.

На мой вопрос она ответила незамедлительно:

– Дана звонила, но о тебе у нас речи не шло.

Эта кукла прекрасно знает, что Дана не отвечает на мои звонки и сама не звонит, поскольку избегает разговоров по телефону, и часто единственной возможностью выяснить планы моей упрямицы является общение с ее подругой. Я гордился своими дипломатическими способностями, которые Юлька игнорировала: мы не считали нужным притворяться как члены одной семьи. И надо признать, между нами установилась некая «семейственность», – оба мы входили в круг Даны, а сама она являлась объектом нашего дележа.

– Юля, как там Дана? – миролюбиво спросил я.

Сейчас преимущество находилось на стороне моей противницы, поэтому не следовало с ней ссориться, ибо искренняя дружба делает женщин свирепыми в защите друг друга от мужских притязаний, – это особый вид скрытой зависти, в чем я уже успел убедиться, хотя внешне на Юльку не действовал мой шарм, отмечаемый многими знакомыми женщинами. Да и я не собирался соглашаться с ней в наших спорах, так что меня она воспринимала только в черных тонах. Мне она также активно не нравилась – черноглазая, верткая, точно белка, и такая же цепкая.

– Все у нее хорошо, – произнесла Юлька ядовито, но промелькнувшая в ее тоне жалобная нотка насторожила меня:

– Ты что-то не договариваешь?

При всей изворотливости Юлька не имеет достаточной тонкости для умелого вранья, по крайней мере – мне. Дана называет это искренностью, а я считаю примитивом.

– Она плакала, – сказала недовольно Юлька, даже не предполагая, что эти слова способны меня взволновать.

– Передай, что я скучаю и жду ее.

– Не слышала ничего трогательнее! – желчно прошипела Юлька, но буркнула следом:

– Передам, хотя стоило бы тебя убить.

Заботливость о Дане проявлялась у меня весьма странным образом. Ее слезы в разлуке являлись непорядком, я же не знал их причины. Да и вообще они относились к почти запрещенным и редким действиям со стороны Даны, правда, в иных случаях именно слезы говорили о получаемом ею наслаждении и переполнявших ее эмоциях. А капризная влага ее глаз в яростных спорах со мной довершала картину наших отношений. Слезы были просто необходимы в данном спектакле. Когда я уходил, глаза Даны поблескивали подозрительно влажно; и во мне боролись противоречивые чувства: хотелось ее утешить, но я осуждал то себя, то Дану, то проклинал свою прагматичность, то, напротив, гордился ею. Без этих, таких разных, слез, отношения наши обесценились бы, пропал бы самый вкус их. Они питали жизнь нашей связи, которую равнодушие Даны убило бы в зародыше. Все сплеталось из невидимых нитей, в каждом движении присутствовала особая логика, каждый миг имел тайный смысл. Оба мы знали это и не нарушали стройности конструкции, позволяя впечатлениям и слезам рождаться и таять. А итогом мучений, ссор и волнений являлся след в душе, очередной тончайший слой, из которого готовилось прорасти нечто совершенно необычное.