Милена Фомина - Ложная игра, или Одинокие в толпе

Вскоре сюда взбежала девушка, взмыленная быстрым шагом и сбитая с толку встревоженными мыслями. Не сбавляя шаг, она направилась в самую гущу машин, станков и людей, оставляя после себя лишь закружившиеся в незримом танце пылинки.

Почти каждый, кто уже пребывал на своих рабочих местах, обернулся на девушку, нарушившую своим видом и столь молниеносным и взбудораженным появлением какой-то немой распорядок, неукоснительный без всяких объяснений и словно неподвластный каким-либо мотивам, просто данный, должный к исполнению без лишних осмыслений.

Прошло ещё несколько мгновений, наполненных шумом и размеренной, выверенной в действиях и временных границах суетой, как всё будто по щелчку смолкло, словно подвластное чьему-то неслышному счёту: один, два, три…

И в мгновение ока огромное помещение, ласково освещаемое рассеянными лучами, погрузилось в гул и скрежет станков, одновременно начавших свою бесперебойную работу.

Сегодня девушка окончила работу как по часам, впрочем, как и все, как и всегда, но теперь… Теперь делая это как-то осознанно.

Она поспешила слиться с толпой и незаметно прошмыгнуть домой.

Снова вечер окутывает их городок, стелясь синевато-сизым туманом, словно отражающим потемневшее небо, каким-то душным, но в то же время промозглым и влажным. Он промчался по опустевшим улочкам, в которых, казалось, уже задремало и само эхо, дожидаясь нового рассвета и начала рабочего дня, ведь теперь лишь прохладный ветерок прогуливался меж домов лёгкими сквозняками.

Один… два… три… И в городке погасли все огни, ещё недавно рассеивая своим мягким тускловатым светом и едва слышным его потрескиванием синеву и, казалось, даже тревожное безмолвие приближающейся ночи. Смолкло всё, кроме задуваний ветерка, шелеста листьев и далёкой трели сверчка…

На небольшой столик под зеркалом легла расчёска и новая выглаженная косынка, приготовленная для завтрашнего дня. В это время всегда гасли огни, а уже заранее зажжённая свеча трепыхающимся под неслышным дыханием девушки пламенем нежно освещала небольшую комнатушку. По стене, противоположной от узенького столика, выполняющего роль трюмо, располагалась скрипящая кровать, изголовьем направленная в сторону закрытого оконца. Здесь, придвинутая к столику, стояла и ещё одна ныне пустующая кровать, на которой раньше спал старший брат девушки, но теперь он уже давно жил не с ними, а спальное место так и осталось, несмотря на свою теперешнюю ненадобность. Очевидно, хозяева не убирали кровать, только лишь чтобы не оголять стену, не нарушать привычную взору расстановку мебели.

В комнате было тепло и привычно пахло зажжённой свечой и старенькими, но чистыми покрывалами.

Выполнив все необходимые приготовления и заплетя косу, переливающуюся при свете ласкового огонька тёмным золотом, девушка, не замечая своего отражения, уже привстала и хотела было направиться к кровати, но что-то остановило её.

Она вновь присела, но уже на самый краешек придвинутой к столику табуретки, осторожно поднимая взгляд на зеркало, на себя… Из отражения на неё смотрела миловидная девушка с мягкими чертами лица, карими крупными глазами и в меру пухлыми губами. На её щеках почему-то забагровел румянец, оттенённый каштаново-шоколадными, золотящимися локонами. Вдруг она резко отвела взгляд и, забыв потушить свечу, поспешила к своей кровати, затем вновь возвратилась и отрывистым дыханием погасила нежный, словно бутон небольшого сказочного цветка, огонёк.

По комнате, погрузившейся во мглу ясной ночи, растворился лёгкий дымок своим родным и настолько приятным ароматом, что всякий раз, его вдыхая, невозможно пресытиться этим сладковато-терпким и в то же время мягким запахом, сочетавшим в себе столько тёплых воспоминаний, приумножавшихся смазывающимися в памяти вечерами, казалось, не имеющими счёта.

Раз, два, три… И в городке погасли все огни.

Раз, два, три… И смолкли даже чьи-то сны.

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Растаяли под этот счёт мечты.

Раз, два, три… Казалось, стихли и часы.

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Всё по щелчку, под этот счёт.

Раз, два, три… Кому известен сей черёд?

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Кто тот незримый дирижёр?

Раз, два, три… Кто дней ведёт сей перебор?

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Кто кладёт ноты в стройный ряд?

Раз, два, три… И кто придумал этот лад?

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Не мы ли авторы его?

Раз, два, три… Не мы ли детища того?

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Но ноты-дни лишь нам даны.

Раз, два, три… Мелодии их – звук судьбы.

Раз, два, три… Раз, два, три…

Раз, два, три… Так, может, будем не считать.

Раз, два, три… А жизни музыку слагать?..

Раз, два, три… Раз, два, три…

Последующие дни девушка пребывала более чем в напряжённом состоянии, что не могло остаться незамеченным. Она постоянно будто опасалась чего-то, но никто из работающих вместе с ней даже на одном станке не спросил об этом, возможно, невольно растеряв эти мысли в шуме работающих машин.

Так дни сменяли ночи, за которыми вновь наступали рабочие будни. Все как на подбор, словно переняв привычки людей, они следовали друг за другом стройной вереницей часов, став для последних безынтересными и однообразными. Уже совсем было не важно, что почти каждую секунду у них (у людей) над головами сменялись порой неподвластные человеческому воображению небесные пейзажи, а что говорить о неповторимых рассветах и закатах… Забылись даже они, даже эти пейзажи как неповторимые отпечатки пальцев людей… Потерялось даже это очевидное, что в буквальном смысле у нас на ладонях. Как же сами дни, сама их душа, как же наши души?

Вновь огромный зал ткацкого цеха погрузился в гул и скрежет работающих машин. Шум отлетал от прочных стен, но вновь возвращался, раздаваясь, вибрируя под потолком, уже чуть тише и более глухо. А стены всё продолжали принимать звонкое эхо непрерывно следующих и отбивающих с новой силой ударов механизмов. Казалось, что если даже разом выключить все станки, их эхо ещё долго не утихнет здесь, накатывая по несколько раз волнами, не растворяющимися в водной ряби до того момента, пока не совершат свой почти незаметный, а от того и неведомый цикл.

Словно длинные вилы, словно пяди машин, вновь сходятся механизмы, накладывая очередную строчку плотной ткани с уже различимым узором. В отсчитанные и тем самым ставшие строгими минуты небольшой паузы нежные и хрупкие женские руки ловко продевают очередную нить сквозь зубья станка. Вскоре последние вновь неумолимо сомкнутся, как будто и не зная об этих руках, не дожидаясь их, но тем и создавая то непрерывное движение, лишь с помощью тех рук рождая всё новые узоры на полотне ковра.