Поветрие - II. Аннеска

Минуло еще мгновение, и из недр сего покрова возникла церковь необъятных форм, вокруг двенадцати вершин которой беспорядочно летали существа, обращающиеся то в золотых птиц, то в ангелов с копьями в руках. Лестница, состоящая из тридцати трех ступеней, вела внутрь дома Божьего, и я знала, что должна быть внутри него, дабы познать суть вещей. Но это было невозможно, ведь стоило мне шагнуть с первой ступени на вторую, как количество ступеней впереди увеличилось вдвое. И так было каждый раз, когда я делала новый шаг вверх. Духовное бессилие поразило меня тогда. Я опустилась в изнеможении наземь и погрузилась в стенания.

Стоило упасть моей первой слезе, как раздался оглушительный грохот, и небеса треснули, подобно яичной скорлупе. Железными кусками они падали на твердь, что ныне стала уже чистой медью, разя золотое воинство Божие и все сущее. Не устоял и Храм Господень, ибо провалился он в саму преисподнюю с магменными реками, где его мрамор обратился в обсидиан. С падением Святилища сгинула и я, пав в огненное озеро, где моим костям было суждено гореть и не сгорать вечно, а душе ощущать бесконечную боль от пламени неумолимого. И сие было справедливо, ибо нет прощения тем, кто не сумел превозмочь богоотступническое уныние. Ибо уныние есть там, где угасает вера в Бога, надежда на Него, любовь к Нему.

Апокалипсис моего бытия и всего мира оказался не чем иным, как сном, что по пробуждению лишив меня всякой стойкости и воли. Шаг за шагом, подобно живому мертвецу, теперь уже бессвязно бормоча молитвы, я продолжала свое странствие в неизвестность. Пробиравший меня озноб и тяжесть моего жалкого одеяния, потемневшего от дождевой влаги, как упорные и верные поводыри все быстрее и стремительнее влекли меня к теперь уже подлинной кончине от болезни и слабости.

Отрешившись от внешнего, я бездумно прошагала в ведомом только Господу направлении почти весь последующий день. Очнуться от бессознательности мне посчастливилось лишь тогда, когда впереди замаячили силуэты покосившихся лачуг, наполовину вросших в землю. Впрочем, едва заметный дым, через силу тянущийся из отверстий, проделанных в крышах, отнюдь не был счастливым предзнаменованием: те, кому принадлежал сей незамысловатый кров, вряд ли жаловали незнакомцев, пусть некоторые из них и являлись к ним без злого умысла.

Без всяких надежд и ожиданий я приблизилась к одному из жилищ. Его глиняные стены потемнели от старости, от соломы, которой была укрыта крыша, исходил мерзкий гнилостный запах. Но это не пугало меня, ведь в моем случае даже худой кров становился ценнейшим даром, ибо под ним я могла найти столь необходимое мне тепло и отдых.

Я постучала по шершавой поверхности невзрачной дощатой двери. Во внутренностях жилища послышался шорох, и спустя мгновение на пороге показалась старая женщина в том, что некогда называлось платьем, а ныне более походило на лохмотья. Казалось, что ее потускневшее и морщинистое лицо, запечатлевшее на себе тяготы крестьянского бытия, вот-вот готово было истлеть и рассыпаться в прах.

– Что тебе нужно, странница? – произнесла она недоверчиво. Однако, увидев мое монашеское одеяние, тотчас перекрестилась и молвила мягче:

– Ах, простите больную старую женщину, милосердная сестра. Во имя Господа, простите… Что привело вас сюда? Быть может я могу помочь вам?

– Я благодарю вас за доброе отношение к незнакомке, – кротко проговорила я, из последних сил сдерживая дрожь в телесных членах. – я прошу вас о месте для ночлега, ибо плоть моя ослабела от невзгод, вызванных чистосердечным шествием во имя Бога, и от страха, рожденного неведеньем об опасностях мира сего.

– Тогда пусть моя ветхая обитель будет пристанищем для вас на следующую ночь, – молвила женщина, нелепым жестом предлагая мне ступить в то место, где, быть может, прошла вся ее жизнь.

Я сделала шаг внутрь и еще более невыносимый запах сырости ударил мне в нос. Бедность убранства ужаснула даже меня, привыкшую к воздержанию и духовной аскезе. В этом убогом жилище я узрела лишь покосившийся стол с основанием, покрытым бледно-зеленой плесенью, наполовину вросший во влажную землю, подобие табурета, да соломенную подстилку близ тусклого очага, укрытую овечьей шкурой. Когда же я повернулась к хозяйке, все еще стоящей у порога, то увидела над ее головой деревянное распятие, обвитое стеблями некоего растения, название которого я не знала.

– Милосердная сестра, ложе у огня принадлежит вам. Жаль только, что бедной простолюдинке нечем более обрадовать вас, – произнеся эти слова, женщина подошла к очагу и извлекла из его глубин закопченный котел, в котором покоилось то, что вскоре должно было утолить мой голод.

– Я буду молиться о спасении души вашей! От чистого сердца буду просить я, чтобы Господь был милостив к вам, – тихо ответила я.

Вскоре хозяйка подала мне хлебную похлебку в деревянной миске и глиняный кувшин с водой. Я молча принялась за скудную трапезу, чувствуя, как голод оставляет меня и тепло разливается по моим членам. Женщина же, приютившая меня, взяла некую деревянную лохань и принялась мыть в ней состриженную с овец шерсть. Должно быть, это было ее единственным занятием изо дня в день.

По прошествии определенного времени раздался стук в дверь, нетерпеливый и громкий. Услышав его, я увидела, как изменилось лицо бедной женщины – его старческие изъяны стали еще заметнее, ведь бессильная злоба очернила их.

С трудом поднявшись на ноги, едва не запутавшись в своем убогом одеянии, хозяйка подошла к двери и отворила ее. Через мгновение я увидела пожилого человека в льняной грязной рубахе и накидке из грубой шерсти. Все его лицо было в угрях, а небольшие глаза светились такой же безысходностью, как и у давшей мне кров женщины. В руках незнакомца была деревянная жердь с железным загнутым вовнутрь наконечником. Я была почти уверена, что пришедший является пастухом. Скотским запахом веяло от него… Мне оставалось лишь укрыть лицо капюшоном и продолжить трапезу, дабы они мое отвращение не стало заметно.

– Анна, я голоден! Дай мне поесть! – просипел крестьянин.

– Иштван, сегодня у меня для тебя нет ничего! У нас знатная гостья. Нам придется остаться голодными ради нее, – холодно возразила женщина.

– Как ты смеешь впускать постояльцев в дом мой, проклятая карга?! Тебе мало нашей бедности, ты хочешь совсем нас со свету сжить, несчастная?! – вскричал в гневе пастух, отчего его лицо стало еще безобразнее.

– Богохульник! – осадила его хозяйка. – В твоем доме сестра Господа нашего! Гореть тебе в аду за ту злобу, что ты донес до ушей ее!

Крестьянин посмотрел в мою сторону и, убедившись в том, что жена говорит правду, подошел к очагу. Опустившись близ огня на колени, выставив вперед ладони, дабы согреть их, он с сожалением проговорил:

Читать дальше